Старик сжал мою руку в своей мягкой старческой ладони и с жаром потряс ее:
— Какой внушительный титул! Не историку ли Джону Дальберг-Актону принадлежат слова: «Власть развращает, абсолютная власть развращает абсолютно!», — добродушно рассмеялся он, беззлобно подначивая меня — Я помню тебя, Томас, ты заходил с Марком около двух недель назад. Ты — тот самый юноша, который не определился, на какой он стороне — на стороне добродетели или в болоте гнусных пороков. Что ж, рад знакомству. Я — Альфред Олдридж.
— Послушайте, мистер Олдридж, я здесь не затем, чтобы рассуждать о добродетели. Я пришел оказать вам услугу, — самодовольно выдал я, — Я приехал в Централию несколько недель назад и еще не нашел себе занятия. Я — начинающий писатель и не могу спокойно смотреть, в каком бардаке вы содержите книги. Им нужен учет и порядок. Наймите меня, и я помогу вам наладить и организовать работу в магазине за скромное вознаграждение.
— Почему бы тебе не пойти работать в компанию твоего отца? Неужели там тебе не найдется применения?
— Меня не интересует уголь, меня интересуют книги, — не уступал я.
Старик долго испытующе на меня глядел, прежде, чем дать ответ. Он ухмыльнулся и наконец сказал:
— Мне нравится твой энтузиазм и, пускай даже излишняя, самоуверенность. Помощник мне в самом деле не помешает. Приходи каждый будний день к восьми утра. У некоторых клиентов оформлена подписка на газеты и журналы. Будешь развозить корреспонденцию по домам, а после возвращаться в магазин и приниматься за сортировку книг. Кроме того, на верхних полках стеллажей поднакопилась пыль, а с моими коленями на стремянку не полезешь.
На все это уйдет не одна неделя. Приведешь магазин в порядок, заплачу тебе сто пятьдесят долларов, по рукам?
— Очень вам признателен! — вновь я пожал его руку в знак благодарности и обвел глазами мазагин, еще раз оценив трудоемкость задачи.
Так у меня появилась работа, а самое главное, возможность видеться с Мэри каждый будний день.
***
Собираясь в лавку мистера Олдриджа в свой первый рабочий день, я взял из дома семидесяти метровый рулон пергамента для выпечки, который попросил у Марка, и моток бечевки, который для меня раздобыла миссис Фостер во флигеле Гарма. Вместе с поклажей я отправился в книжный магазин на велосипеде отца. По дороге я распланировал в голове ход работы. Я положил, что для каждого жанра нужно определить свой стеллаж, книги рассортировать по направленности и разместить их на полках в алфавитном порядке по одному выставочному экземпляру, а остальные обернуть в пергамент, подписать и убрать в подсобку, чтобы они не пылились зря и не теряли товарный вид. Я слышал, что пергамент продлевает жизнь книгам и уберегает их от нежелательной влаги. Мистер Олдридж впечатлился моей инициативности и одобрил задумку. Хотя эта затея с работой в книжной лавке в первую очередь была для того, чтобы чаще видеться с Мэри, я искренне зажегся задачей, привести магазин в порядок.
Как и было уговорено, я подоспел к восьми утра. Привязав полученную от мистера Олдриджа стопку газет и журналов высотой не больше фута к заднему дополнительному сиденью велосипеда, я отправился колесить по городку, изучая неизвестные мне доселе улочки и развозя корреспонденцию. Я управился меньше, чем за полчаса и вернулся в лавку.
Первым делом я принялся выносить хлам из подсобки, чтобы освободить место для складирования книг, и с удивлением обнаружил, что она была весьма просторной. Старик поддержал мою затею избавиться от лишних вещей, сказав, что достойному человеку не пристало заниматься любостяжанием, и, если он умножает только материальные блага, а не добродетели, он становится богатым бедняком.
Окинув взором груду мусора, что я вынес из кладовки, старик присвистнул:
— Да-а-а, оброс я барахлом за долгие годы…
Я попросил его внимательно осмотреть вещи, чтобы убедиться, нет ли среди них чего важного, на что он махнул рукой:
— Выноси. Туда с собой ничего не заберу.
Единственно он попросил оставить одноконфорочную плитку, на которой он разогревал свою ячменную похлебку и кипятил чай.
— Вот вы говорите об умножении добродетели и избавлении от пороков, — заметил я, — Так скажите, если Бог порицает грех, зачем сделал его привлекательным? — решил спросить я, вспомнив первый ужин с Хеленой, за которым состоялась беседа, приведшая меня в смятение.
Мистер Олдридж хмыкнул с таким презрением, словно я сболтнул несусветную глупость.
— Какие же пороки кажутся тебе привлекательными? — с насмешкой в голосе спросил старик, — Неужто тебя привлекает зависть — когда твое нутро наполняется желчью, и вместо того, чтобы сорадоваться ближнему, ты лишь скорбишь по тому, что есть у него и нет у тебя. Или тебе по душе алчность, когда скопив все богатства мира, не можешь ощутить довольство ими? Или кажется заманчивым пойти наперекор предостережениям родителей и лишь на собственном горьком опыте убедиться, что они были правы, а послушай ты их наставлений, избежал бы губительных последствий?