Таким образом, Грэхам Дальберг-Актон лишился невестки, которая ему полюбилась, а затем и единственного сына, которого тот, хоть и проклял, в глубине души, очень любил. Любовь, скопившаяся в его сердце и так и не нашедшая возможности излиться ни по отношению к жене, угаснувшей в юном возрасте от какой-то нелепой болезни, ни по отношению к сыну, сведшему счеты с жизнью, не дожив и до тридцати, нашла свое применение, будучи направленной на меня и Хелену.
Мы с Хеленой были словно сестры. Все время мы были окружены заботой мистера Дальберг-Актона, заменившего нам отца и мать. Грэхам, балуя внучку, не обделял и меня, одаривая диковинными игрушками и наряжая в дорогие платья. Я и после его смерти, не чувствовала недостатка в чем-либо. Почти всё свое состояние он передал в наследство Хелене, но некоторую часть завещал мне. Этих денег было достаточно, чтобы обеспечить мне достойную жизнь до конца моих дней. Я могла бы отправиться куда угодно, заняться чем угодно, но мое сердце привязано к Хелене. Я не могу ее покинуть. Она — моя семья.
Я почувствовал, что Элизабет заговаривается, и все более удаляется от основной темы. Она рассказывала уже минут десять, при этом ни разу не упомянув о Гаргамеле, о котором должна была пойти речь. Припоминая различные детали истории и имена ее героев, она делала длительные паузы, которые я опускаю в печатном тексте, дабы не утомлять моего читателя и без того подробным рассказом. Я вновь убедился в том, как словоохотлива была миссис Фостер, хотя, стоит признать, слушал я ее не без увлечения. Мне было любопытно узнать о Грэхаме Дальберг–Актоне еще с того вечера, когда я впервые увидел в столовой его внушительный портрет.
Однако, я счел необходимым направить разговор в нужное русло. Как бы не был мне интересен почивший централийский сановник, он уже был призраком прошлого, и единственной причиной, почему мне стоило тратить свое время, слушая рассказы о нем, было праздное любопытство. Личность Гаргамеля занимала меня более, ведь он постоянно находился поблизости и был живой угрозой, о чем непрестанно напоминали его маленькие злые глаза, таящие какой-то немой секрет.
— А что же Гаргамель? — подтолкнул я Элизабет к волнующей теме.
— Конечно, Гаргамель, — кивнула старушка, — к нему я и веду.
«Как же», — подумалось мне.
— У мистера Дальберг–Актона было много прислуги, среди которой был и Гаргамель. Когда я попала в дом Дальберг–Актонов, Гаргамель был еще мальчиком — ему было четырнадцать. Среди прислуги он был самым своенравным. Грэхам и Гарм не ладили. Грэхам постоянно бранил Гарма и иногда порол, а тот лишь глядел на старика злыми глазами, и никакие розги не могли выцедить из него и слезы. Эта упрямость более всего и злила мистера Дальберг–Актона. Заплачь Гарм хоть раз, старик перестал бы его пороть. А за что ненавидел он мальчишку — могу только догадываться.
— Так почему же он не выгнал его, коли так ненавидел?
— В том то и дело, что Гаргамель — какой-то дальний родственник Грэхама, о чем мы узнали в частности по тому, что старик, попирая Гарма, неоднократно называл его «позором семьи». Гарм — то ли сын какой-то родственницы Грэхама, то ли его близкого друга, оставшийся сиротой. В общем, в каком, и насколько тесном родстве состоят они, неизвестно, но выгнать Гаргамеля Грэхам не мог. К тому же, мальчик, вероятно, своим упрямым характером напоминал ему Джонатана. Возможно, за эту схожесть, Грэхам даже и любил по-своему Гарма и за нее же и порол, так как в свое время упустил сына и, наверное, даже винил себя в его смерти. Как бы то ни было, мальчик и старик не ладили, и Гарм то и дело пытался сбежать, но его непременно находили и возвращали.
Достигши совершеннолетия, Гарм, который считал унижением прислуживать мистеру Дальберг–Актону, пошел в шахтеры. Но всё же без помощи ненавистного ему старика не обошлось, ведь мало кому нужен немой шахтер. Дальберг–Актон, еще будучи в Вирджинии, занимал видное место на рынке добычи угля, поэтому без труда пристроил мальчишку. Однако Гарму пришлось непросто. Работать в темноте, спускаясь на несколько десятков футов под землю, в шахте, где так часто случаются обвалы и несчастные случаи, уносящие жизни, и не иметь возможности выкрикнуть призыв о помощи — опасно и страшно.