Когда династия Цин заново завоевывала Восточный Туркестан, ее политика основывалась на другой цивилизаторской миссии. Цзо Цзунтан обратился к старой школе государственного управления, основанной не на европейском духе просвещения, а на конфуцианской классике; при этом он оставлял пространство для осуществления технической модернизации. Возможно, Цзо не читал датированных 1820 годом воспоминаний Гуна Цзычжэня (с которым мы познакомились в главе 3), но они оба возлагали на Синьцзян схожие надежды. Коренное население нужно было приобщить к конфуцианским нравственным ценностям. Параллельно с этим предполагалось вложить значительные средства в мелиорацию земель, расселение ханьских крестьян и хуэй-цзу, внедрение китайской административной системы и конфуцианского образования – все это должно было превратить новую провинцию в цветущий сад, который сможет сам себя обеспечивать{82}. Вскоре эти надежды рассыпались в прах: проекты не осуществились из-за нехватки ресурсов; а идею школы государственного управления сменила программа глубинных реформ, основанных на европейских ценностях, поскольку империя Цин искала выход из того затруднительного положения, в котором оказалась.
Видение Цзо приняло форму государственной политики в 1884 году, когда вновь завоеванную территорию преобразовали в провинцию со столицей в Урумчи. Перемена статуса подразумевала, что старую военную администрацию во главе с маньчжурскими и монгольскими знаменосцами и их мусульманскими посредниками (ванами) следовало заменить бюрократической системой областей, префектур и округов, укомплектованной ханьскими чиновниками. На практике же для Синьцзяна был сделан ряд исключений. Чиновники, которые им управляли, стояли в стороне от общей ротации должностей на имперской государственной службе, и им не нужно было сдавать общие экзамены. Новый чиновничий аппарат составили солдаты армии завоевателей. Цзо организовал его как современную армию, только без знамен династии Цин. В него вошли китайские солдаты (как ханьцы, так и хуэй-цзу), а также узкий круг офицеров, в основном из провинции Хунань. После окончания кампании Цзо не задержался в Синьцзяне, и эта территория стала настоящей страной возможностей для хунаньских офицеров его армии, правивших провинцией до распада империи в 1912 году. Таким образом, второе цинское завоевание Синьцзяна существенно отличалось от первого.
Как оказалось, превратить регион в провинцию легче на словах, чем на деле. В Синьцзяне были плохие дороги, а о строительстве железных дорог или о китайском образовании для местного населения даже и речи не заходило. Поскольку по-тюркски говорили лишь немногие из новых чиновников, прежние мусульманские посредники остались на своих местах, хотя их и разжаловали из «чиновников» в «официальные служащие». Кроме того, организация поселений ханьцев тоже оказалась задачей не из простых. Многие солдаты, демобилизованные из армии завоевателей Цзо, участвовали в проектах по мелиорации земель, но лишь немногие продемонстрировали достаточную выносливость в качестве поселенцев. Доля китайцев в населении Синьцзяна по-прежнему оставалась ничтожной, а пропасть между правителями и гражданами была столь же велика, как и в российской Центральной Азии, если не больше. В Алтышаре династия Цин строила свои города-крепости на некотором расстоянии от старых городов, однако здесь больше заботились о безопасности, чем о демонстрации превосходства собственной цивилизации. Когда Синьцзян стал провинцией, положение дел не изменилось. На севере большинство городов разрасталось вокруг стен крепостей, как и в Российской империи. Кульджа и Урумчи так же сильно отличались этнически от новых соседних поселений, как Верный или Пишпек.
82
Eric Schluessel,