Солдаты частенько побивают случайно затесавшихся в их ряды философов. Частенько и с удовольствием. Где-то в глубине души центурион понимал их, хотя и стыдился этого своего понимания. "Хлеба и зрелищ!" - вопили во все времена плебеи. Мудреные речи вызывали оскомину, и даже римская знать охотнее шла в цирки, нежели на публичные выступления известных ораторов и поэтов.
И все же центурион сдержался. Ничего удивительного в том, что советник опять угадал ход его мыслей, в сущности не заключалось. Случалось такое и раньше. Но вот подобный всплеск гнева против изощренного ума стратега явился для военачальника скверной неожиданностью. Это было неприятным открытием, а, открывая в себе черточки скверного, люди редко радуются. Взяв себя в руки, центурион с брезгливостью ощутил, как каплями стекает по вискам пот, оставляя за собой холодные, липкие дорожки.
Чего же он все-таки боится? Панцирных чудовищ? Колдовских чар Акуана? Или неизвестности?.. Ответ нашелся неожиданно быстро. Пугающе ясно центурион вдруг увидел, как по-прежнему в стороне от всех Метробий неловко, словно испытывая землю ногами, ступает по колючей траве, а смуглые его руки движениями слепца ощупывают ствол неказистого деревца. Центурион словно разрубил в себе что-то, нанеся последний решающий удар. Это и было ответом самому себе. Он принял и пережил свое поражение перед Фастом, как факт свершившийся и бесспорный.
Никто, ни один человек в мире не знал, где они находятся. Никто не мог подсказать, где оборвался вчерашний путь, где остался Лукулл с войском и где пролегала сегодняшняя их тропа. Он действительно обманывал себя, и странный этот лес, молчаливые птицы с холодным солнцем - все было чужим и незнакомым. Фаст говорил правду, и, признавшись себе в этой непростой вещи, центурион по-иному ощутил дыхание ветра и иными глазами всмотрелся в окружающее.
Он не знал этих запахов, не знал названия этих трав и деревьев. Лес, в котором они проплутали полдня, не был Эпиценийским. Не было здесь Домециевой дороги и не было уютного городка Сутри. Они вовсе не заблудились!..
Стиснув кулаки, центурион устремил взгляд вдаль, на неласковое солнце. Туда же смотрели многие из воинов. Бледное светило покидало их, скатывалось в багровое зарево, за горизонт. Оставаться в неподвижности, вдыхая едкий чад и размышляя над необъяснимым, становилось все более невыносимым. Куда угодно, только не стоять! В самую жуткую неизвестность, только не задерживаться в этом гиблом месте возле догорающего чудовища, позволяя страху вновь овладевать людьми, вносить смуту в их души! Центурион властно поднял руку...
Через некоторое время, бряцая доспехами и оружием, змеистая колонна уже двигалась по тропе, сбегая между деревьями на дно тенистых оврагов, огибая холмы, пронзая облепленный паутиной кустарник.
Центурион больше не оглядывался. Он умел подчинять себя обстоятельствам. Главный перелом в сознании произошел, и с мыслью, что вечерний, засыпающий вокруг лес был чужим до последнего листочка, до последней твари, он успел свыкнуться. Они шли в никуда и шли только потому, что движение спасало от бесплодных раздумий. Воины должны оставаться воинами. Сомнения рождают нерешительность, а нерешительность хуже злейшего врага, ибо роднится с трусостью.
Он попытался вспомнить человека, скрывшегося от них в лесу. Высокий, длинноволосый, он чем-то походил на галла. Чудовище изрыгнуло человека, едва они вышли на поляну, но никто тогда и не подумал преследовать его, настолько ошеломила их встреча с панцирным зверем. Сейчас военачальник горько жалел об упущенном. Человек мог бы серьезно помочь им. В любой войне "язык", взятый в стане врага, ценится превыше всего...
Центурион нахмурился. Впервые, пусть про себя, он назвал эту землю вражьим станом. Но так ли это? Как относиться к миру, в котором столь неожиданно очутилась центурия?..
Он внезапно замедлил шаг, рука его взметнулась к поясу. Что-то произошло, хотя он и не отдавал себе в этом отчета. Чутье воина опережало сознание. Лишь мигом позже центурион догадался, что слышит далекий, едва различимый рык. Пока это был даже не рык, а только смутное колебание воздуха, но он не сомневался, что узнал его. И, встрепенувшись, сердце болезненно стало раздуваться от разбегающихся толчков. Все повторялось. Жизнь шла по кругу, и загадочный лес с незнакомыми деревьями вновь выводил центурию на гигантских крабов из железа и черной крови. Словно сам рок завладел путями маленького отряда. Или... Глаза военачальника скользнули к небу.
Он стоял, позабыв о Фасте, о далеком рычании, о том, что десятки взглядов приковано к нему, десятки ушей напряженно ждут от него приказа. И никто из них не догадывался, что он сам желает подобного приказа, жаждет получить хоть какую-нибудь подсказку. Он ждал знамения, мучась непониманием того, что просят исполнить боги. Что вообще они могли просить? Может быть, поголовного истребления чудовищ? Или новых доказательств преданности?..
Озарение обожгло, как капля металла, брызнувшая на кожу. Он стиснул рукоять меча так, словно стремился задушить ворвавшуюся в мозг мысль. Мир покачнулся, и над большой незнакомой землей пронесся утробный вздох. Или это был стон? Зов о помощи?.. С готовностью, будто сам подталкивал руку, меч выскользнул из ножен, со свистом описал в воздухе сверкающий полукруг. Объятый жутким прозрением, центурион взглянул на него слепо, не узнавая. Мрачное пламя все жарче разгоралось в груди. Нет, небо отнюдь не молчало. Оно взывало к нему, его людям!
Взрыкивающий гул, доносимый ветром, звучал нескрываемым вызовом, плескался в ушах насмешливыми раскатами, заранее торжествуя победу чудовищ над людьми. Что ж... Пусть будет так! Если Эреб восстал, если боги оказались в западне у вырвавшихся из-под земли титанов, он поможет им! Его солдаты исполнят то, что не удалось небесным воителям!
С пылающим лицом центурион обернулся к легионерам. Четверо оптионов без звука шагнуло к своему командиру.
- Фаст!
Вторя оптионам, советник покорно склонил седую голову. Они готовы были следовать за ним. Все до одного...
В сгущающихся сумерках легионеры атаковали врага. Они налетели стремительно, подобно набрасывающимся на добычу волкам, но добычей на этот раз оказались хищники еще более страшные.
Огромные, с железными челюстями, чем-то напоминающие кентавров, они извергали утробный рев и лакомились деревьями. Густой лес был превращен в пастбище для ненасытных желудков. Уже сотни стволов с серебристой, словно поседевшей хвоей, безжизненно лежали меж уродливых пней. Продолжая кромсать растительность, чудовища с медлительным упорством продвигались глубже и глубже в лес. Приближающаяся ночь их не смущала. Пространство освещали сверкающие глаза кентавров. В мечущихся всполохах можно было разглядеть суетящихся людей. Рабы обрубали сучья, цепляли стволы к крюкам и веревкам. Впрочем, не они интересовали центуриона. Все свое внимание он перенес на кентавров.
По его знаку легионеры, охватившие просеку живой петлей, бросились вперед. Атака началась, и центурион лично пожелал принять в ней участие. Чувствуя за спиной учащенное дыхание Фаста, он видел, как Солоний и Клодий - два его лучших оптиона, командуют факельщиками. О факелах, зажигательных стрелах и знаменитом "греческом огне", хранящемся в глиняных сосудах, они позаботились заранее. Пламя представляло их главную силу. Неуязвимые для копий и мечей, титаны, как всякие хищники, пасовали перед стихией огня. Даже взбешенный слон отшатнется от пылающих костров. С огненной атаки и решено было начать бой.
Гортанно закричали оптионы, клич подхватили воины. Время, лихой наездник, нетерпеливо вонзило шпоры в бока черногривому всхрапывающему коню. Все понеслось, завертелось, и центурион не заметил, как очутился в эпицентре схватки. Фаст не отставал от него ни на шаг.