Кейт трепещет перед Этной, отчасти оттого, что та впрямь внушает ужас (иногда даже мне), отчасти оттого, что Этна несколько лет назад получила премию Тернера со всеми вытекающими последствиями.
— Надеюсь, я не помешала? — говорит Кейт, обращаясь к Этне тем раздражающим восходящим тоном, который нынче в моде у подростков. — Я просто хотела, ну, типа, кое-что спросить.
— Типа спросить? А чем это отличается от просто «спросить»?
Кейт заливается краской. Я знаю, подло с моей стороны, но не могу отказать себе в возможности немножко повеселиться при виде ее замешательства.
Моя дочь скрещивает руки над стройным станом и опускает голову; длинные волосы падают ей на лицо.
— Кейт! — восклицаю я, когда от этого движения тоненький, с капюшоном, свитер ползет вверх. — У тебя в пупке то, что я думаю?
— Да она уже год как его проколола, — сообщает Этна. — Ты будто с луны свалилась.
— Отец взбеленится, когда узнает.
— Только если ты ему скажешь, — бормочет Кейт.
Она думает, что, бунтуя, отстаивает свои права. А я пытаюсь защитить ее от мира, который не слишком благоволит к бунтарям. Надо вести себя тише воды, ниже травы и пытаться вписаться в окружающую действительность.
Вот бы мне ее смелость…
Этна берет дагерротип, с которым я экспериментировала предыдущим летом.
— Так что ты хотела, Кейт?
— Ну в общем, типа, у нас в школе… то есть у нас в школе, — торопливо поправляется она, — через пару недель весенний праздник, и нашему классу поручено организовать благотворительный аукцион. Я думала, может быть, ты предоставишь нам что-нибудь… нy, знаешь, из своих работ, какую-нибудь скульптуру — на аукцион. Цели, в самом деле, благородные: мы вроде как собираем деньги для благотворительной организации в защиту природы под названием «Единый мир», который…
— Да, я знаю, — спокойно говорит Этна, — несколько лет назад я оформляла для них церемонию вручения премии «Зеленая сцена». Кого они пришлют?
— Никого. Должен был приехать один парень, но он умер — так что облом.
— Кэтлин!
Этна хмурится.
— Джексон Гарретт? Я читала в информационном бюллетене. Мы встречались пару раз — приятный человек. Американец, а жена у него врач. Ему всего-то лет было как нам с тобой.
— О Боже, какая жалость. Наверное, его бедная жена…
— Ну, так что, можно? — перебивает Кейт. — Я имею в виду: взять что-нибудь?
Этна пожимает плечами:
— Почему нет? Я подыщу подходящую работу и привезу в школу.
— Я тоже заскочу, — радостно сообщаю я. — На праздник.
Кейт мрачнеет.
— Прекрасно, мам. Испогань мою репутацию. Здорово придумала.
— Кейт…
У меня перед носом захлопывается дверь.
После ухода Этны меня охватывает внезапный прилив энергии — я распахиваю ставни и тружусь над незаконченными полотнами, пока не становится темно хоть глаз выколи. Всю ночь мозг кипит образами. На рассвете, когда Уильям еще спит, я снова возвращаюсь в мастерскую.
На следующие десять дней я с головой ухожу в живопись: пишу холст за холстом — абстрактные образы в акварели, масле, угле и гуаши, — поглощенная отчаянной необходимостью выплеснуть на бумагу или холст вихрь из своего сознания, пока дверь творчества не захлопнется снова. Я не сплю, почти не ем. Очевидно, таблетки мне больше не нужны. Наконец-то я определенно пережила депрессию, слава Богу, и перестаю принимать лекарства. Никакая у меня не мания — просто в последние несколько дней хорошее настроение. Уильям пытается заставить меня отдохнуть, а я не могу — мой мозг пылает. В конце концов, Уильям смиряется.
— Пусть выгорает постепенно, всему свое время, — заключает он. — Зайду за тобой попозже, Бэт. Не волнуйся.
Заказываю еще краски, еще холсты, неосмотрительно расплачиваюсь своей кредиткой за профессиональную фотокамеру «Никон» стоимостью несколько тысяч фунтов — я решила делать черно-белые снимки на стекле, а потом их расписывать. Работая насыщенным темно-коричневым пигментом, вдруг осознаю, что мечтаю о бельгийском шоколаде. Не задумываясь, заказываю коробку конфет прямиком из Брюсселя. Уильям не будет против. Этна права: я, в самом деле, хороша, и то, что творю сейчас, — одни из моих лучших работ. И пусть Этна обязательно устроит мою выставку. Почему я всегда так скромничала? Только подумать: не вернуться в колледж лишь из страха осуждения — притом, что таких студенток, как я, было по пальцам пересчитать! Возможно, стоит закончить образование… хотя бы докажу… ну, не знаю, что именно… что-нибудь…
Вскоре вся мастерская завалена полотнами, и тут меня осеняет: конечно же, она слишком тесная! Мне необходимо что-нибудь вроде лондонской студии Этны, эдакое громадное, светлое, широкое пространство, где можно развернуться, раза в четыре больше моей омерзительной каморки. Наш сад вполне позволяет расшириться… нет, лучше совсем снести эту штуковину и начать все заново. Если уж делать, то делать по правилам. Да-да, большая открытая студия; надо снести теплицу Уильяма, и будет полно места; Уильям все равно в теплице ничего не выращивает. Конечно, придется еще передвинуть гараж: он мешает, ведь мне нужно естественное освещение — много-много света…
Связываюсь с архитектором. Он оказывается весьма любезен, когда я объясняю ему, что самое главное — время, а деньги не имеют ни малейшего значения.
Всего несколько дней уходит на работу с чертежами и обсуждение вариантов. Разумеется, Мюррей прав: сиюминутное не должно заслонять будущее. В этом контексте высокие потолки из балок и отдельная фотостудия наверху — в самом деле выгодное предложение. Не стоит докучать такими мелочами Уильяму — особенно учитывая обстоятельства. В жизни не видела его таким раздражительным. Например, рассердился из-за бульдозера (бедный Мюррей, он ужасно расстроился — после всех наших трудов), а потом рванул из дому после какого-то телефонного звонка с работы, даже не попрощался — что совсем на него не похоже.
Нет. Подождем, пока все не будет завершено; пятидесятипроцентный залог — совершенно обоснованная мера, тем более что деньги, отложенные Сэму на колледж, еще долго не пригодятся. А когда время настанет, я верну их в десятикратном размере: по сравнению с доходом от продаж моих работ эта сумма покажется каплей в море.
Влетаю в дом в грандиозном настроении и бросаюсь на шею дочери, возящейся у плиты с чайником; делаю вид, что не замечаю, как она при этом морщится.
— Дорогая, у меня великолепная идея! Завтра мне нужно съездить в Брайтон — я должна увидеть море, должна закрепить этот цвет в памяти. Почему бы тебе не составить мне компанию, Кейт? Мы чудно проведем время, и…
— Мам, в другой раз. Скоро экзамены, я не могу просто взять и сбежать.
Бедняжка, у нее совсем усталый вид. Она слишком переутомляется. Понимаю, экзамены — это важно, но иногда просто необходимо сделать перерыв и насладиться жизнью!
— Конечно же, можешь, милая. Я ничего не забыла, просто подумала, что перерывчик тебе не помешает. Мы слишком мало времени проводим вместе, и я скучаю по тебе, мое солнышко. А твоя дурацкая школа за неделю никуда не денется…
— Мам, ты, по-моему, не въезжаешь, — огрызается Кейт, ополаскивая руки под краном. — Я не хочу ехать в твой долбаный Брайтон смотреть на море. Мне не пять лет, семнадцать, и мне нужно учиться!
— Ладно-ладно, милая. Не кипятись. Я просто подумала, что это было бы здорово, хотела немножко отвлечь тебя…
— Слушай, если хочешь в самом деле помочь, позвони Этне и напомни насчет работы, которую она нам обещала! Аукцион в субботу, и во всех буклетах значится ее имя. Если она не появится, я повешусь!
— О, я уверена, что она обязательно…
— Ладно, забей. Я ухожу к Клем!
Уж и не знаю, что в нее в последнее время вселилось. Целыми днями она пребывает в каком-то странном настроении. Видимо, нервничает из-за экзаменов.
Звоню Этне насчет скульптуры.
— О Боже! — восклицает она. — Я же пообещала, точно! Только я сейчас по уши занята, никак не могу вырваться. Слушай, а если я пришлю чертову статую на такси, ты могла бы отвезти ее вместо меня?