Самолет отъезжает от рукава: точка необратимости. Меня омывает волна горячего пота. Протягиваю руку и начинаю крутить клапан вентилятора; впрочем, толку от него никакого.
— Мисс? — Стюард похлопывает меня по плечу. — Извините, на время взлета я должен убрать это в багажный отсек над головой.
— Все в порядке, я буду ее держать.
— Извините, мисс. Боюсь, нам придется…
— Я не мисс, а миссис.
— Простите?
— Не мисс, а миссис.
— Да, мэм. Не могли бы вы теперь отдать…
У меня внутри все напрягается. В желудке скручивается узел тошноты и страха. Сосед слева раздраженно ерзает в кресле — в нем килограммов тридцать лишнего веса, и его бычий окорок не позволяет подлокотнику опуститься. Его жировые складки растекаются ко мне на сиденье, вторгаются в мое личное пространство. Я в ловушке, зажата со всех сторон. Это нечестно: держу пари, с него-то не взяли двести сорок фунтов за перевес! Я не виновата, что никак не могла определиться с вещами. Сегодня утром я прорыдала двадцать минут на полу у шкафа с одеждой, не в состоянии выбрать между темно-серыми и черными брюками, — и в итоге решила, что проще прихватить и те и другие.
Накатывает еще одна волна адреналина. Миллионы иголок впиваются в руки. Мне, в самом деле, страшно. О Господи, неужели у меня сердечный приступ? Неужели именно это ощутил Джексон?
Стюард склоняется надо мной.
— Я действительно должен взять ее у вас.
— Нет! Я буду держать.
— Боюсь, я не могу вам разрешить, мисс.
— Миссис! — выкрикиваю я. — Миссис Гарретт! Миссис!
Стюард нервно пятится прочь по проходу. Не могу дышать.
Пытаюсь справиться с ремнем безопасности. Не могу дышать. Я должна выбраться отсюда, мне нужно выйти из самолета…
Чья-то спокойная, твердая ладонь протягивается через проход и накрывает мою.
— Все будет в порядке, — успокаивает женский голос. — У вас просто гипервентиляция легких. Дышите медленно. Вдох через нос, выдох через рот. Медленно. Вдох через нос, выдох через рот. Вдох через нос. Выдох через рот…
Гипервентиляция. Да. Я знаю, что это такое. Перед глазами проплывает страница из учебника по медицине: «Гипервентиляция легких (или гиперпноэ) — состояние аномально учащенного или глубокого дыхания, приводящее к уменьшению содержания углекислого газа в крови ниже нормы…»
Постепенно ощущение удушливости отступает. Некоторое время не могу вымолвить ни слова.
— У вас был приступ паники, милая, — мягко говорит женщина. — Со мной они часто случались после смерти матери. Они очень пугают, но на самом деле вполне безвредны.
Я отдергиваю руку.
— У меня не бывает приступов паники.
— Иногда они возникают ни с того ни с сего, если у вас стресс или вы переволновались. Такое может случиться с каждым. Нечего их стыдиться.
— Наверное, все дело в высоте. Я уже чувствую себя отлично.
Незнакомка не стала настаивать на обратном, хотя мы едва оторвались от земли.
Возвращается стюард.
— Миссис Гарретт, — противно-подчеркнуто произносит он, — мы действительно не можем позволить вам подвергать опасности себя и окружающих. Пассажиры обязаны убирать вещи во время…
— Это мой муж, — объясняю я.
— Простите?
Я понадежнее обхватываю рукой деревянную коробку. Перед мысленным взором проносится солнечное воспоминание: Джексон сидит на корточках на краю красной грунтовой дороги где-то в Парагвае и, смеясь, торгуется с мальчуганом лет восьми. Он отлично знает: какую бы цену тому ни заплатили, громоздкая резная коробка и десятой доли стоить не будет. «И как же, ради всего святого, мы потащим ее домой?» — спросила я тогда. «Что-нибудь придумаем, — беззаботно ответил Джексон. — В этом своя прелесть».
— Здесь прах моего мужа, — объясняю я стюарду, испытывая легкое удовлетворение при виде его отпавшей челюсти. — И я везу его домой.
Брата Джексона я узнаю сразу, хотя мы никогда прежде не встречались: глаза голубизны карибских волн, широкий, с полными губами рот, квадратный подбородок. И все же Куперу не хватает того, что было у Джексона: красоты, которая больше, чем набор определенных черт.
У Купера жесткое, неприветливое выражение лица. Глубокие складки между бровей и возле уголков рта свидетельствуют о том, что выражение это скорее обычное, нежели обусловленное отношением ко мне. На мое «Здравствуйте, я Элла» он коротко, без улыбки, кивает и направляется к выходу из аэропорта, предоставляя мне самой толкать тележку с багажом. Рассерженно думаю, что Джексону достался весь семейный запас обаяния.
Выхожу вслед за Купером на автостоянку. Сердце замирает от ужаса, когда он подходит к видавшему виды двухдверному пикапу — «форду». Такое ощущение, что последний раз его пассажирами была парочка бегемотов.
Купер забирается на водительское сиденье, не удосужившись помочь мне поднять чемодан на замызганную платформу, но в конце концов, заметив мое затруднение, недовольно вылезает и затаскивает его сам.
— Спасибо, — выдыхаю я, глядя, как он перекидывает чемодан через откидной борт.
Не удостоив меня ответом, Купер возвращается и садится за руль. Вот они, знаменитые манеры южан. Невероятно, насколько Джексон отличается от своего брата.
То есть отличался. Отличался.
Вывернув на запруженное шоссе федерального значения, Купер открывает окно, и из-за потока воздуха, рвущегося внутрь, становится невозможно общаться. Волосы хлещут меня по лицу, забиваются в рот, лезут в глаза. Четыре ряда громадных американских автомобилей изрыгают серые клубы дыма, обгоняя нас с двух сторон; что действительно нравилось Джексону в Англии, не считая конфеток «Мальтезерс» и двухэтажных автобусов, так это наши крошечные, аккуратные машинки. Поеживаюсь от ветра, обдувающего мне плечи. Включаю автомобильную «печку»; Купер тут же протягивает руку и выключает ее. Неудивительно, что брат Джексона никогда не был женат, если он пытается приобретать друзей и производить на людей впечатление подобным образом.
Подпрыгивая на жестком сиденье, я потуже натягиваю куртку и закрываю глаза. Вождение Купера такое же агрессивное, как отношение ко мне. Но я, черт подери, слишком устала и слишком несчастна, чтобы обращать внимание. Вот уже две недели, с самой смерти Джексона, я специально брала в больнице по два дежурства подряд, в две смены: сейчас работа — единственное, что меня спасает. Даже в те дни, когда я не дежурила, ноги сами несли меня в уютное тепло отделения по уходу за новорожденными. Я часами просиживала над кувезом малышки Хоуп, уговаривая ее не сдаваться. По какой-то причине эта крошка затронула во мне частичку, называемую душой, — если я все еще верю в Бога. Как будто, спасая ей жизнь, я сделала ее своей неотъемлемой частью.
В животе что-то переворачивается. Сидя в машине рядом с братом Джексона, я чувствую себя почти до тошноты виноватой. Уильям твердит, что я должна перестать винить себя в смерти Джексона, но как? Я врач. Будь я дома, вместо того чтобы кувыркаться с Уильямом, я могла бы определить, что положение серьезно. Если бы только…
Если бы только что, Элла? Если бы он вовремя добрался до больницы? Ты бы успела попрощаться? Разве ты последние восемь лет была праведной женой?
— Это он? — внезапно спрашивает Купер, тыча большим пальцем в резную коробку, которую я держу на коленях.
Я испуганно подпрыгиваю от звука его голоса. Вид у Купера кислый. Способен ли он, лишь взглянув на меня, определить, какого рода женщину его брат выбрал себе в жены?
Я киваю. Купер стискивает зубы и больше не произносит ни слова.
Спустя час мы съезжаем с шоссе и катим по все более сужающимся и ухудшающимся дорогам, последняя из которых оказывается даже немощеной. Пикап ухает в колеи и выбоины, орошая меня сквозь открытое окошко мелким дождиком грязи. Над дорогой, погружая нас в густой зеленый сумрак, склоняются виргинские дубы в путанице бородатого мха. Неподвижность воздуха угнетает. Сырой запах плесени и тлена пробирает меня до костей. Я часто гадала, почему Джексон никак не выберет время, чтобы свозить меня домой. Теперь понимаю.