Я осознала, что оказалась в ловушке, которую сама и поставила. Если я хотела удержать Уильяма в своей жизни, я должна была вырвать даже самую маленькую крупинку любви, что к нему испытывала.
И я преуспела. Но подобная радикальная эмоциональная хирургия не делает различий. Не только мои чувства к Уильяму наталкивались на кирпичную стену, пытаясь найти опору. Медленно, постепенно таяло и то, что я чувствовала к Джексону. Где-то по дороге я потеряла связь с лучшей частью самой себя.
— Элла! — напоминает о себе Уильям. Инстинктивно мне хочется сказать «нет». Чтобы пережить случившееся на Кипре, мне потребовались резервы, которые теперь уже исчерпаны. И одна мысль о самолете до Нью-Йорка заставляет мое сердце дрожать от страха. Вдобавок я брала в последнее время слишком много отгулов. Ричард Ангел жаждет моей крови; взять еще парочку незапланированных отгулов — значит подарить ему великолепный повод меня уволить.
Перед взглядом расплываются записи из истории болезни. После всего, что случилось в последние шесть недель, потеря работы, кажется, уже не имеет серьезного значения в общей системе ценностей. Ведь я нужна Уильяму.
Я закрываю папку.
— Конечно, я полечу с тобой.
Не могу перестать думать о Хоуп. Или вопреки всему жалеть, что она не моя дочь.
Уильям пробуждает меня от фармакологической комы, когда мы уже приземляемся в аэропорту Кеннеди. Берем желтое нью-йоркское такси до маленького отеля, по счастливой случайности поблизости от Пятой авеню — моей личной шопинг-нирваны; по дороге я пытаюсь сбросить похмелье после ксанакса.
Костлявая прыщавая латиноамериканка вводит нас в просторное помещение, обитое деревянными панелями, с дубовым полом и огромной, с белыми простынями кроватью под балдахином. Комната благоухает живыми цветами; в ванной, окруженный незажженными ароматизированными свечами и стопами пушистых полотенец, стоит старомодный умывальник на изогнутых ножках. И все это в самом центре Манхэттена: могу вообразить, сколько стоит номер.
— Одобряю твой вкус, — замечаю я, вонзаясь зубами в спелый персик, взятый из вазы на старинном буфете. — Падение в зените славы.
— Под гул орудий, — соглашается Уильям, — и разговоры о падении…
Я со смехом увертываюсь от его любовной атаки. С подбородка у меня капает персиковый сок.
— Дай мне сначала принять душ, потом посмотрим.
— И так всю жизнь, — сетует Уильям, стягивая галстук и доставая «Блэкберри». — Ладно, мне еще нужно сделать пару звонков, так что увидимся внизу. На вечер что-нибудь из итальянского?
— Смотря какого рода. Он умеет дышать через уши?
Уильям фыркает. Послав ему воздушный поцелуй, я иду в ванную и запираюсь изнутри. На мгновение замираю, прислонившись к двери, слишком утомленная, чтобы двигаться. Теперь, наедине с собой, можно не притворяться.
С трудом отлепившись от двери, наполняю ванну — на душ у меня не хватит сил. Пока все вокруг заволакивает пар, плавно опускаюсь на кафельный пол и прислоняюсь головой к краю ванны. Уильяму я нужна веселой и спокойной, чтобы он мог отвлечься от работы. Я нужна ему беззаботной, беспечной Эллой, которую он всегда знал. На кону вся его жизнь: в ближайшие несколько дней станет ясно, выживет ли его компания, его любимое детище, или же Ноубл сожрет ее с потрохами. Я должна отправлять его на битву готовым, посвежевшим, полным энергии. Может, мне и хочется свернуться в клубочек и выплакать все глаза, но это на меня не похоже.
Позволяю себе благословенное облегчение в виде терапевтического пятиминутного рыдания в ванне, потом вылезаю и возвращаюсь в эмоциональный панцирь. Аккуратно наношу макияж, чтобы скрыть малейшие следы усталости и слез, и облачаюсь в переливчатый розово-бирюзово-черный водоворот платья от Гуччи.
Присев на край кровати, с должным почтением открываю коробку с новыми сверкающими серебряными босоножками.
— Зенит славы, — говорю я своему отражению в зеркале. Уильям присвистывает, когда я спускаюсь в холл. Если бы тогда на Кипре мы решили бросить семьи, он теперь наверняка бы так не присвистывал. Мы бы уже самодовольно привыкли друг к другу и воспринимали все как должное — как в спальне, так и за ее пределами.
Позже, после ужина, возвращаемся в номер, и Уильям спускает с моих плеч тоненькие бретельки; платье струится вдоль тела и собирается у ног. Уильям целует меня в шею, в ключицы, в живот; щекоча мне кожу щетиной, расстегивает лифчик и спускает трусики. Я остаюсь совершенно обнаженной, не считая серебряных босоножек и подвески с аквамарином, что мы вместе купили в Лондоне. Прежде я не осмеливалась надеть ее — вдруг Джексон спросил бы, откуда она взялась?
Уильям снимает заколку с моих волос и пробегает по ним пальцами; пряди падают, раскручиваясь, на плечи.
— Ты чертовски прекрасна, — вздыхает он.
Помогаю ему раздеться, наслаждаясь его упругой силой, с которой он толкает меня на льняные простыни и нависает надо мной словно пантера. У него твердое, загорелое тело — тело человека, который следит за собой не из тщеславия, а из практических соображений.
Он целует меня: его губы пахнут сабайоном.
Мое тело замирает в ожидании прикосновений. Его руки ласкают меня; я ощущаю мозоли на его ладонях от многолетних занятий теннисом; между ног становится влажно. Прогнувшись, хочу прижаться к нему, но он с улыбкой берет меня за запястья и поднимает мои руки над головой, а сам прячет лицо у меня на груди. Мои соски твердеют от прикосновений его языка. От него пахнет потом, городской грязью и лимоном. Теряю всякое ощущение времени и места от будоражащего тело наслаждения. Закинув ногу ему на талию, притягиваю Уильяма к себе, страстно желая, чтобы он вошел в меня, но он уворачивается.
Схватив меня за ягодицы, опускается на колени возле кровати и пьет влагу из моей киски, словно шампанское из бокала.
Зарываюсь пальцами в его густые волосы, побуждая продолжать ласки. Теперь он ласкает мою грудь все настойчивее, и я начинаю стонать, когда чувственность захлестывает меня. Волной обрушивается оргазм, и я резкими толчками бедер трусь о его губы, сдвигаясь все выше и глубже под шершавым прикосновением щетины к клитору.
Уильям мастерским движением переворачивает меня на живот и проскальзывает в меня пальцами; его член толкает мою киску. Мои соски трутся о прохладную простыню, и я снова мокро кончаю ему на руку.
Я поворачиваюсь и целую его, пробуя вкус своей любви на его губах. Его член щекочет мне живот, когда Уильям слизывает пот в ямке на моей шее. Я притягиваю его к себе, и внутри снова поднимается болезненно-сладостное желание. Раздвинув ноги, я помогаю ему войти в меня, направляя движениями бедер. Он резко входит в меня, и я принимаюсь раскачиваться вместе с ним; наши взгляды неразрывны, как руки, сцепленные над головами.
В этот миг внутри меня что-то трескается и надламывается.
Без всякого предупреждения я оказываюсь открыта перед ним — душой и сердцем, хотя осознаю, что это самое ужасное, что могло случиться; какая-то часть меня хочет этого признания больше, чем я когда-либо считала возможным.
Потом он лежит, прижавшись к моей спине, в позе «ложки» — классической позиции любовников всех времен и народов. Я стискиваю его руки в своих, и голова кружится от понимания. Пока могла убеждать себя, что наши отношения — лишь роман, я была в безопасности. Уильям возвращался в свою жизнь, а я — в свою. Но больше я не в силах себя дурачить. Я люблю его. Без защиты Джексона рано или поздно я захочу большего. Я захочу, чтобы Уильям принадлежал мне целиком, а это невозможно. Я не могу погубить его брак, его семью и попытаться построить собственное счастье на несчастье другой женщины. А именно такова цена обладания Уильямом.
Я люблю его.
У меня нет иного выбора, кроме как отпустить его.
Я люблю его.
— Сводишь с ума, — шепчет Уильям мне на ухо.
Хочу спросить, что он имеет в виду, но он уже заснул.