Тут мог получиться прокол, если Клычев ее не приглашал. Она опустила голову, и мы с Михаилом переглянулись. Я угадал.
— Я себя неважно чувствовала, — тихо произнесла женщина.
— Веская причина, — кивнул я. — А другой не было?
Ее взгляд выражал откровенный испуг.
— Скажите когда родился ваш сын?
— Мой сын? — Она побледнела. — В июле тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года. А зачем вам это?
— Если вы не возражаете, я потом отвечу на ваши вопросы.
И тут случилось то, чего мы с Сенюшкиным не ожидали. Она расплакалась. Я дал ей воды. Она наконец успокоилась.
— Вы меня арестовали? — Ее голос слегка дрожал.
— Я уже сказал, что ничего подобного.
— Но ваши вопросы напоминают допрос!
— Всего лишь беседа.
— Ах, беседа!.. Так вот беседовать с вами у меня нет ни малейшего желания!
Хуже всего в нашем деле разговаривать с женщиной!..
— Напрасно, Ангелина Федоровна.
— Что вам от меня нужно?
— Скажите, где был ваш муж в ночь с четвертого на пятое июня?
Она молчала, уставясь куда-то поверх меня.
— Молчание тоже ответ. Мы должны его понимать так, что вы не знаете, где он был? Другими словами, его не было дома?
Молчание. Неужели она уже избрала своей тактикой молчание? Только этого недоставало.
— Ну что ж… Я вынужден сказать вам неприятную вещь. Это касается вашего мужа, Ивана Алексеевича Пономарева.
— Что? — выдохнула она, вся напрягаясь.
— У нас появились некоторые основания подозревать его в совершении одного преступления.
— Нет! — Пономарева вскочила. Глаза ее расширились от ужаса.
Не знаю как сложился бы наш разговор дальше, не вмешайся в него Сенюшкин. Он ласково дотронулся до руки женщины.
— Милая Ангелина Федоровна, мы же вам не хотим ничего плохого. Слово даю. Но помогите нам разобраться.
Нет, никогда я не умел так разговаривать. Терпения не хватало. Или умения. Городского во мне много, железобетонного, ритмы, ритмы. А Сенюшкин от земли. А земля любит терпение, и ласку, и добрые руки. Поэтому к нему и приходят разные папаши-мамаши и душу перед ним раскрывают.
— Все что угодно, — почти выкрикнула Пономарева, — но только не это… Я же догадываюсь, о чем вы думаете! Вы считаете, что дом Клычева поджег он? Нет! Нет! Да, он не переносил Клычева. И виной тому я, понимаете! Но Иван не мог пойти на это!
— Простите, вы были в интимных отношениях с Клычевым?
— Да…
— Сколько времени они продолжалась?
— Немного.
— Помните я спросил вас о сыне?
— Да, да! Пашенька — сын Клычева! Вы это хотели из меня вытянуть?!
Ну вот… Откровенно говоря, после встречи с Барманкуловым я предполагал, что сын Пономаревых — это сын Клычева. Мысленно я еще раз пожал руку Минхану Абугазину, который был уверен, что у Клычева есть сын и что именно учитель написал письмо Галицкой. Мы, правда, пока не знали, какие отношения были между Клычевым и Галицкой. Однако время, время…
— Но Святослав не знал о сыне!..
Ушат холодной воды. Рушилась вся версия, по которой письмо Галицкой написал Клычев. Мне вдруг стало тоскливо.
— Значит, вы, извините, обманули и Клычева и мужа?
— Я никого не обманывала. Святослав, когда мы расстались, не знал о том что я в положении. А Иван знает все.
— Но ведь он мог сказать Клычеву?
— Нет… Он сам запретил мне что-либо говорить Клычеву.
— Да-а… Но ваши коллеги по работе?
— Никто ничего не знает.
— Почему вы расстались с Клычевым?
— Я не хочу отвечать на этот вопрос.
— Клычев хотел потом возобновить отношения?
— Нет. Он и раньше не хотел их. Я сама, понимаете, сама хотела иметь от Клычева ребенка!
— Значит ли это, что у вашего мужа не было прямых оснований ненавидеть Святослава Павловича?
— У него были основания ненавидеть меня. Потому что я искалечила ему жизнь. Я всегда любила только Клычева. И не скрывала этого от Ивана…
— Когда вы узнали о смерти Клычева?
— Пятого июня. Утром.
— А ваш муж?
— Не знаю.
— Почему вы не хотите сказать, где он был в ночь пожара? Вам известно, что такое алиби?
— Да.
— Где же ваш муж был в ночь с четвертого на пятое июня?
— Я же сказала, что не знаю.
— Он, случалось, и раньше не приходил домой ночевать?
— Такого не бывало.
— Где ваш муж в настоящее время?
— Он уехал. В санаторий.
— В какой? Куда?
— Не помню. Я устала. Отпустите меня домой. Пожалуйста…
— Хорошо. У вас есть домашний телефон?
— Два–восемьдесят–шестнадцать.
Она ушла.
— Что скажешь, Кузьмич?
— Если Пономарев и вправду уехал в санаторий, это легко выяснить. Через горком профсоюза.