***
После визита учёного, у рыцарского ордена оказался ряд вопросов касаемого официального запроса. Из страны мудрости не приходило гонцов, хотя те не имеют привычки задерживать ответы, особенно когда те касаются академии. И Альбедо злится, смотря на юго-восток. Орден отпустил его с чёрт знает кем и этот кто-то осведомлён о его принадлежности к бездне. Этот кто-то знает слишком многое. И кажется, будь его воля, он бы кинулся туда сам, раскрыл бы всё своё естество, но обязательно бы нашёл его. Силы Кэйи — запретная вещь, что никто не должен использовать. Они погибель, необратимая и беспощадная для всего, что уязвимо перед бездной и эрозией. Да только рассказать о том никому нельзя.
Вести из Сумеру вернутся вместе с лесным стражем, что расскажет о том что видел, что подтвердит его опасения, заставив спрятать лицо в ладонях. Люди действительно идиоты, раз посчитали что вернуть бога к жизни с помощью тёмной силы — отличная идея. Во истину редкая глупость.
Им с Джинн разрешают отправиться туда, чтобы найти капитана, разрешают, поставив условие, что они обязаны вернуться живыми. Он обещает, в первую очередь Кэйе, чьё сердце необходимо как можно скорее закрыть ото всех, вернуть в свои руки и следить гораздо внимательнее. И пусть непреклонны пески, он найдёт его и больше никогда не выпустит с земель ветра.
***
В тёмном оазисе, скромном доме рядом с родниковым ключом, Кэйа равнодушно смотрит в золото обрамлённое нефритом, а после опускает глаза на шар в руках бога, присвоившего его себе.
— Они идут за тобою, как думаешь, как скоро пески погребут их? — и он вздрагивает, прикасаясь к стеклу.
И всё внутри обрывается. Они погибнут из-за него. Милая Джинн и сердце, душа, все самые светлые чувства его, всё заберёт жестокое божество, лишив любых причин убегать, а сдаваться так позорно и неправильно. И бьётся растерзанный кусок мяса о рёбра, дрожат его пальцы, а взгляд обеспокоенный возвращается к Аль-Хайтаму.
— Что ты хочешь за то, чтобы сохранить их жизни? — шепчет он, ласково проводя по стеклу, нервно прикусывает губы, словно его эшафот ждёт, а от смеха его вовсе сжимается, готовый к расправе, такой же, как какой его заставили лицезреть над юной богиней, и правда, глаза не солгут ей более, если их нет.
— Ты знаешь ответ… — отстраняя шар, и прикасаясь к гуди его, шепчет он, довольно улыбаясь. — Пусти меня в своё сердце, и они останутся живы…
Альберих позорно капитулирует, позволяя тому всучить треклятое бессмертие. Лучше он предаст себя, чем кого-либо из них. Он переживёт, задавит собственное сердце, удавится от ненависти к себе, но так они останутся живы, и этого ему будет более чем достаточно…
Ветер деланно мягко относит их к границе песка, словно прося уйти прочь, словно ласково закрывая дверь, говоря что оно того не стоит. И яростью загораются глаза Алхимика, что зверем рвётся в пески вновь, не слыша крика Джинн, не обращая внимания на то, что та не может догнать его.
Каменный цветок и одуванчик не погибнут в объятиях песка, но никогда не достигнут своей цели.
— Займи своё место, возле меня,— надменно говорит божество, завязывая белые одежды на принце бездны. — Забудь кем ты был, прими свою новую участь…
И Ничего кроме того как согласиться не остаётся. Он принимает его руку и склоняет голову, пытаясь не плакать.
— Я тоже люблю тебя… — срывается с его губ наглейшая ложь, а тело пробивает дрожь от осторожного поцелуя в щеку.
Он никогда не предаст Альбедо, а себя — совершенно не жалко. И пусть теперь ему светит лишь участь чужой игрушки и инструмента, его свобода не стоит жизни самого дорогого его сердцу человека.
— Скажи это снова.
— Я люблю тебя…
========== Пеплом молчать всем, чёрной землёй стыть ==========
Комментарий к Пеплом молчать всем, чёрной землёй стыть
Вопреки обновлению, Нахида мертва, элеазар не изведён, аранары осиротели.
Божество, позорно побеждённое тем, кому даровало свой глаз бога, человеку, что оказался сосудом для бога более злого, более могущественного, ослеплённое местью и сейчас… Сейчас победитель медленно ходит вокруг, молчит. Молчит, наматывая круги, вышагивая почти неслышно, и каждое движение его заставляет богиню дёргаться, слепо направляя голову на шум, поднимая веки, словно это хоть как-то поможет ей. А после, насмешливо улыбаясь, меч из ножен вытаскивает, касаясь его концом. И звук противный режет по ушам юной богини, заставляет уши закрыть, да веки опустить, скрывая глазницы пустые. И хочется ей заорать, молить о погибели скорой, да только знает она, не исполнит тот её просьбы. И рёбра её что-то сжимает отчаянно, заставляя колени к груди прижать, и уткнуться в них носом.
Так гадко и мерзко, что она хочет заплакать, да только глаз больше нет. Этот человек, что со спины нанёс ей удар, возродившись, едва сердце её увезли в стану вечных снегов. И дёргается, постоянно оборачиваясь на противный писк. Ждёт своей казни, стискивая подол затасканного платья.
Но тот лишь смеётся, убирает оружие своё, голову набок склоняет, преклоняет колено, обманчиво-мягко уложив руку на светлую макушку. Криво усмехается, чуть притягивая ту к себе за волосы. Мелкое недоразумение, не чета своей предшественнице. Слабая и жалкая, совершенно ненужная даже своим людям. И Аль-Хайтам наматывает волосы её на кулак, а после лбом об пол ударяет, хищно облизывая клыки.
Бить Нахиду приятно. Так весело, что хочется расхохотаться, но он молчит, слыша лишь её писк. Приятный, до довольного урчания под рёбрами и широченной улыбкой. В следующий раз он приведёт сюда Кэйю, заставит его вкусить кровь ничтожной богини, ощутить на языке горькую мерзость, узнать каковы на вкус поверженные боги.
И поднимаясь на ноги, он оставляет её в одиночестве вновь. Смотрит с презрением, и не говорит ничего. Не хочется, не заслуживает она этого. Ничего кроме боли более ей не светит, а как надоест ему эта дрянь поганая, так пустит он ей под рёбра свою болезнь, посмотрит как схватит чешуя нежную детскую кожу, а потом она, как и все её люди, умрёт. Рассыпется полупрозрачным белым пеплом и более никто не вспомнит о ней.
Нахида болезненно стонет, тянет руки к нему, словно прикосновение к нему хоть как-то поможет немощному созданию. Но тот надменно молчит, смотря на её нелепые попытки дотянуться до сапог его. Такая забавная, на что она надеется? На то, что касание даст ей что-то облегчающее её страдания? Нет, он лишь заразу скорее впустит, а потом с грустью пронаблюдает за её скорой болезненной гибелью. А страдания этой малявки хочется продлить, и после… Смотреть, смотреть как она бьётся в агонии, той самой, что прервёт её страдания навсегда. Но пока… ей рано заканчиваться. Нужно пролить больше её отвратительной крови, заставить почувствовать боль скорейшего забвения, а после… позволить один единственный свободный вздох, прежде чем ело её рассыпется пеплом.
Но сначала кое-кто вкусит её плоть и кровь. Проглотит её, и едва стечёт мерзкая жидкость в его глотку, он прикончит жалкое создание. Даже небо оставило её, а если она не нужна порядку, то кто вообще скорбеть о ней станет? И рассыпется пеплом создание рождённое для позорной богини.
— Твоей предшественнице должно быть за тебя стыдно. Ты не заслуживаешь даже того чтобы стоять на её месте, что уж говорить о титуле, — и губы его искривятся в кровожадной улыбке, потянутся руки к рукоятке меча, но он тут же одёрнет себя, пока ещё нельзя. — Но ты не переживай, совсем скоро твои страдания прекратятся.
Он уходит, не слыша задушенных всхлипов. Ему уже наплевать, нет никакой ценности жизни этого создания. Пусть доживает свои дни здесь, в месте своего заключения с самого первого дня, когда её глаза раскрылись.
***
Прикосновения бога ласковы, но тверды. Кэйа чувствует это, когда тот опускает их ему на плечи, осторожными круговыми движениями разминая те. И капитан прикрывает глаза, чуть голову назад откидывая, глаза от удовольствия прищуривая. Попытки бога закрасться в сердце его, приходится оценивать по достоинству, и бьётся в голове отчаянная мысль о том, что он всё-таки сдастся окончательно. Алый король прикладывает неимоверное количество усилий, пытаясь во льду, сковавшем его сердце, отыскать трещину или самостоятельно растопить его. И как бы Альбериху не хотелось, оно оттаивает, нехотя подпуская поближе. И уже не кажутся такими противными поцелуи, спокойнее даются объятия в постели, и утихает беспокойное сердце, лишь задней мыслью ругая его за слабость. Оно во всей красе напоминает о себе, когда он остаётся наедине с самим собой, и тогда он калачиком сворачивается на постели, позволяя себе жалкие слёзы, позволяя мыслям о том, насколько он отвратителен сжать глотку и погрузиться в липкий кошмар из которого вытаскивает лишь выспавшийся организм или же осторожные касания короля пустыни. В эти моменты он отчаянно за руки его хватается, прижимается к ним лбом и тихо-тихо благодарит за освобождение от нитей кошмара. И всё встаёт на свои места, не поднимает он на бога заплаканных глаз, прячет лицо своё в плече, подушечками пальцев в предплечья впиваясь. И как же гадко осознавать, что он так позорно сдаётся, неумело и болезненно препарируя своё сердце, едва ползя на коленях, неуверенно, впиваясь потерянным взглядом в бога, дрожащими от страха руками, протягивает ему своё сердце истерзанное, из которого он не решается выкинуть Альбедо полностью, ведь…