И видит ядовитую усмешку мел в глазах божества, смотрит завороженно как клинок его в ножны возвращается, как осторожно поднимают его пески, кажется, издеваясь дают посмотреть на него в последний раз, дают увидеть как лжет рука избранника в ладони бога, а после те унесут его прочь.
Втянутся рога и когти, прояснится сознание. О драги с богом пустыни напомнит лишь дырка на плаще, да взор угрожающий. Как он мог так ошибиться, он ведь… Мел, одна из смертоносных наработок его создательницы, и проиграл. Кому? Новорождённому богу, что восстал из пепла подобно фениксу…
Алхимик находит себя на руках статуи бога ветра. Как же так? Он передал их богу его, прося больше не выпускать? Что произойдёт, если он попытается снова? Он погибнет, и тогда ничто не будет мешать возрождённому Аль-Ахмару использовать ключ, не боясь последствий. Он прижимает колени к груди и прячет в них нос, всё ещё не веря в то, что точка в этом вопросе была поставлена окончательно ещё в тот день, когда учёный пришёл за их капитаном.
Скорбь разъедает, давая почувствовать весь спектр отчаянья. И это тоже человеческое свойство от которого не избавиться? Тогда он больше не хочет быть человеком. Без Альбериха под боком — в этом нет совершенно никакого смысла.
***
Когда от алхимика не остаётся и следа, Аль-Ахмар снова склоняет перед регентом колено, прижимаясь лбом к его ладони. Вот и всё, больше никто не помешает им существовать здесь, вдвоём. Где у друг друга будут лишь они, и никто не помешает ему воспользоваться скверной чужой. Оставив осторожный поцелуй на костяшках, он поднимает голову, стоит руке принца коснуться его волос, и одну из непослушных прядей заправить за ухо. Он приподнимет уголки губ. Скрипя сердцем, Альберих мысленно сжигает мосты, что ведут домой. Больше нет необходимости разрываться. Больше не нужно выбирать между остатками гордыни и сладкой свободой. Ни того, ни другого теперь нет. Зато есть любящий бог, чья ревность совершенно точно не сожгла бы его дотла. И с ласковой улыбкой, едва бог ладонь его отпустит, он позволит себе обнять его за шею, чуть к груди прижимая.
Не хотелось бы разрывать в клочья свою память, но если на то будет воля Дешрета, то пусть забирает воспоминания об Альбедо. Пусть он был очень важной фигурой в прошлом, сейчас его можно лишь оплакивать, а после и вовсе смеяться с собственной глупости. Однажды Аль-Ахмар заведёт сюда людей снова, и они спрячутся от них в самых глубоких песках, но пока… Он с радостью принимает ласковые поцелуи в уголки губ и впадает в почти детскую радость.
Больше выбирать не нужно, нужно лишь найти в себе силы никогда больше не сожалеть о содеянном. Не плакать о том, что он предал любимого человека вновь, не жалеть о том, что он не успел сделать чего-то для ордена или милой Джинн. Всё это не имеет никакого значения, особенно когда становится прошлым, к которому не вернуться.
И он убеждается в этом, целуя Дешрета в уголок глаза самостоятельно. А после откидывается на землю под его напором. В этот раз он отдастся ему совершенно точно уверенным в том, что это единственно верное решение. Пусть лучше эту мысль он вобьёт себе сам, сопровождаемый нежными поцелуями на шее и ключицах. Обычно Алый Король не делает этого вне постели, потому что считает что подобного достойны лишь падшие блудницы, а он всё-таки ключ и возлюбленный. И какой бы ни была мерзкой человеческая натура, как бы ни любила она мешать похоть с любовью, прямо сейчас он не хочет этого. И пусть кажется, что они займутся этим прямо сейчас, на глазах питомцев богини мудрости, он знает, это не так. Дешрет человек, но в то же время и бог, а боги те ещё загадки. Могут быть святыми или же той ещё грязью, с которым людям поравняться выйдет ой как нескоро. И всё-таки, он оставляет след от зубов на его шее, зализывает его, но не дует, отстраняется, направляя на аранар несколько недовольный взгляд. И видится гнев в золоте с нефритом, кажется, что скажет он нечто странное этим созданиям. Раз, два… Всё внимание снова на нём. Поднимает его божество, на колени к себе усаживает и нос в ключице прячет, вдыхая прибившиеся к нему запахи падисары и пыли. Прекрасный цветок Пушпаватики теперь ассоциируется в первую очередь с ним. И хочется засмеяться с собственной безответственности, нельзя же просто так предавать свою жизнь забвению…
Больше напомнить о том будет некому, но не печалит это царя богов, ибо сам он о сих пор порою чувствует горечь на своём языке. Вместе с сердцем возвращалась и память. И это не он умирая, молил не забывать его богиню, нет… Он сам вонзил свой меч её под рёбра, сам разворошил всё там, а после держал на руках, пока тело не рассыпалось цветным пеплом.
Он породил элеазар, потопу что нуждался в знаниях бездны, под их же влиянием убил её. Сейчас он держит на руках бездну вновь. Держит, уверенный в том, что сумеет избежать того же итога, ведь… Кэйа отрекается от тьмы, бежит прочь от скверны, боится своей роли ключа. Будь он настоящей погибелью, никогда бы не заикнулся об этом.
Но Кэйа ломает остатки своей веры сам. Смотрит спокойно, немного грустно, но всё же уверенно. Улыбается мягко, касаясь затылком его плеча, руки его на своей талии скрещивает и ладонями своими накрывает. Так спокойно, даже плевать на урчание аранар, что совсем стыда не ведают. Ну и пусть, пусть поют, ведь больше им ничего не осталось. Он прекрасен в своём ожидании и молчании. Кэйа прикрывает глаза, чуть сжимая запястья бога. Прекрасный, самый лучший, то, что совершенно точно сумеет спрятать его от всех бед, даже внутренних распрей, что, кажется, не хотели отпускать его. Теперь у них нет ни единого шанса.
Ещё пара секунд, Альберих распахивает глаза, чуть поднимает голову и целует божество в линию челюсти. Такой замечательный, что хочется успокоиться и совершенно точно дать себе отмашку снова. Прекрасно, то что ему нужно. Он осознаёт, что любовь алхимика была совершенно не тем, в чём он нуждался.
И Кэйа снова пытается взять себя в руки, снова признаться богу пустыни в самых искренних чувствах, снова доказать то, что он заслуживает его доверия и готов сердце своё раскрыть в ответ. И в этот раз он тоже скажет правду. Ему нужна любовь этого бога, и он готов отдать свою в ответ.
Растворятся в своей вере в лучшее последние сомнения, прогонит он прочь мысли о меле. Больше они не будут чем-либо светлым. И кажется, спала с глаз вуаль влюблённости в алхимика, отдаётся горечью на языке истинные причины их отношений. Всего лишь нужда и желание обладать.
Альбедо не был крыльями или сердцем. Он был ошейником и цепями, удерживал сердце его в стальной хватке. И не вытащить, не найти иного убежища, кроме как холодные руки гения, равнодушные глаза и бесконечная жажда. Он владел, владел, позволяя Кэйе видеть в действиях его любовь, ту самую, когда он нуждался в ней, покинув дом Рагнвиндров. Так странно и плохо, что хочется развернуться и покрыть мелкими поцелуями его руки и лицо. Он спокойно отдаёт своё сердце Дешрету окончательно.
— Я люблю тебя… — снова срывается с его губ, когда он разворачивается, крепко обнимая того за шею, чуть приподнимается на ноги, прижимается щекой к его и прикрывает глаза, чуть перетягивая на себя. — Люблю, люблю, люблю…
Дешрет улыбается, прижимая к себе регента, проводит по его спине, и загораются довольным пламенем его глаза, прижимает он его к себе, позволяя усесться поудобнее на своих коленях. Его чудо, он в очередной раз убеждает себя в том что его выбор был правильным. Кэйа, Кэйа… Прекрасное создание, которое нуждается в его любви и защите. Он ни за что ему в этом не откажет, наоборот, заставит позабыть о том, что без них можно существовать. И он не сдерживается, чуть впивается подушечками пальцев в его бока, прикусывает губу, чувствуя насколько идеально его руки лежат на его теле. И правда звёздочка, самая яркая и милая, которую он ни за что не даст в обиду. Любит, любит его, теперь лишь его…
— Я тоже люблю тебя, Кэйа Альберих…— спокойно говорит он, позволяя принцу капельку отстраниться. — Безумно люблю, моя маленькая звёздочка…