Он все это знал, выучил давно-давно. Так, что повторения не требовалось. Но ему всегда требовался этот час, в который он сам себе или партнеру накладывал грим. Медленными движениями кисти, с ювелирной точностью.
Из всего грима свинцовые белила были самими ядовитыми. Он не знал, многих ли тянуло облизать кисть и дожидаться смерти. Его тянуло.
Его всегда тянуло к смерти. Каждый день, каждый выход на сцену. На сцене он тоже каждый раз умирал. Это была придуманная смерть, театральная, но все же — смерть.
Смерть — это значит, ты не будешь существовать. Смерть — это значит, ты не будешь помнить.
Смерть — это значит, пришла тишина и темнота, и никаких больше огней (сцены в том числе), шума, аплодисментов. Все закончилось. И ничего не болит.
Как хорошо!
***
Вэнь Цин быстро навела порядок. Они ругались с Цзян Чэном, но в его глазах, когда он смотрел на нее, скрывалось что-то еще, кроме раздражения. И это неясное «что-то еще» было восхищением, запрятанным глубоко-глубоко.
С Цзян Яньли Вэнь Цин быстро подружилась. Они смеялись в комнате Цзян Яньли над какими-то своими шутками, Цзян Чэн ходил мимо настороженно. Даже завидовал. С Вэй Усянем они давно так шушукаться не могли, только переругивались, цепляли друг друга, били по-больному. Вина висела на обоих. Хотя вина Цзян Чэна была не настолько тяжелой.
Он все же не убил.
Но он знал, что мог бы тогда докончить все, раз и навсегда. И тогда он бы не знал, каким бы жил сейчас. Наверное, вообще бы не смог жить. Никаким не смог. Умер бы там же, рядом с Вэй Усянем.
А Вэнь Цин лечила Цзян Яньли. Она поила ее отварами трав, делала ей массаж, тонкие иголочки втыкала в загадочные точки на теле…
Через неделю, ранним пасмурным утром, Цзян Яньли смогла подняться с коляски и постоять на слабеющих ногах несколько секунд. Улыбка сестры была как лотос, полный надежды и чистоты. Цзян Чэн никогда не видел ничего настолько же прекрасного, как ее улыбка в то мгновение. Ему даже стало не по себе от ее улыбки. Внутри что-то заныло.
Вэй Усянь стоял рядом, прислонившись к косяку двери плечом, и тоже улыбался. Но в его улыбке было больше боли.
Цзян Чэн хотел попросить вылечить их всех, всех до одного. Но он знал, что Вэнь Цин не сможет. Отвары не помогут, массаж не подействует, для иголок нет таких точек на теле. У них ничего не сломано, руки-ноги шевелятся. Они спят, едят, работают.
Улыбаются улыбками невидимой боли. Живут.
— Это не может продолжаться долго, — сказал он Вэнь Цин.
— Я знаю, — вздохнула она, — Пройдет еще пара недель, подлечу А-Ли.
Вэнь Нин оказался сильным телепатом. А еще с помощью его крови можно было управлять Измененными. Наверное, он был самым сломанным из них всех.
Что в Цишань Вэнь делали с ними, с братом и сестрой, сиротами, они с Вэнь Цин никогда не рассказывали, больше отмалчивались или отделывались односложными фразами.
Отворачивали одинаковые лица. Не смотри и не спрашивай. Сразу все эмоции (а у Вэнь Нина их было не так уж и много, основная — робость) исчезали. Лица каменели, застывали.
Вэй Усянь подружился с Вэнь Нином. Этому Цзян Чэн тоже немного завидовал.
Но жизнь с нежданными пришельцами принесла ноту какого-то спокойствия и эфемерной надежды. Удивительной надежды.
Приказ Цишань Вэнь завис дамокловым мечом. Лань Сичень придумал план, в котором Сяо Синчэнь взрывал пару построек на самом севере города и оставлял пару десятков своих мотыльков. Лань Сичень лично отнес отчет в Цишань Вэнь. А еще — украденное А-Цин золото. По-хорошему, ее надо было сдать властям, но за нее встали всей командой. Даже Цзян Чэн не поморщился: Цзян Яньли убедила его помочь девочке. Он всегда шел на поводу у своей сестры. Она могла двинуть одним пальцем, а он уже перед ней на коленях. Ничего не мог поделать. Лань Цижень только очень-очень-очень тяжело вздохнул. И махнул рукой.
Золото все вернули. Заплатили за ущерб. Лань Цижень сказал А-Цин отрабатывать свои «подвиги», и да, деньги в счет ущерба. В общем, работать бесплатно. Вэй Усянь хохотал так, что даже слезы выступили у него на лице.
А потом, недели через две после освобождения А-Цин и брата с сестрой, Цзян Чэн пошел посмотреть на труп, найденный недалеко от театра.
Трупа оказалось два. Сначала он не понял, почему позвали их, а не основную Префекторию. Вроде ничего мистического.
Вроде ничего такого. Совсем ничего. Кроме нескольких десятков ударов мечом, точных, резких, умелых. Труп мужчины стал похож на решето, в котором моют рис.
Труп женщины… Цзян Чэн даже смотреть не стал, сказал только, чтоб доставили к ним в штаб для исследования.
========== 8. Прощай, моя наложница: Часть первая ==========
Утро манило свежестью, акварельными красками апреля.
Лань Сичень распахнул настежь окна прозекторской. Отделанное кафелем помещение напоминало бы обычный врачебный кабинет, если бы не застоявшийся запах, который не убирало ничего. Ни регулярная уборка, ни сжигаемые благовония. Лань Сичень подошел к рабочему столу. На столе лежал труп молодой женщины, миловидной, с нежными чертами лица. Она была когда-то улыбчивой и кокетливой — лучики морщинок у глаз застыли навсегда. Сейчас же выражение лица ее замерло между болью и негой. Лань Сичень смыл кровь с ран, чтобы осмотреть их.
— Сколько примерно ударов? — спросил Цзян Чэн.
— Около пятидесяти. — Лань Сичень перевернул труп на спину. — На спине есть тоже. Не все удары прошли насквозь.
Лань Сичень тяжело вздохнул.
Вэй Усянь сидел чуть в отдалении и жевал сушеную локву. Цзян Чэн скривился.
— Как ты можешь что-то есть сейчас?
Вэй Усянь с деланной растерянностью замер с локвой в руке.
— А что?
Цзян Чэн махнул рукой: бесполезно. Лань Ванцзи просматривал какие-то бумаги и молчал. Цзян Чэн нашел скальпель среди разложенных инструментов и подал его Лань Сиченю. Тот взял скальпель и тяжело вздохнул.
— Я могу сделать это вместо тебя, — сказал Цзян Чэн.
Лань Сичень покачал головой.
— Нет. Я справлюсь. Не люблю делать вскрытие, но что поделаешь.
— Ты больше любишь механизмы. Или камешки, — усмехнулся Вэй Усянь.
Цзян Чэн нахмурился. Тут вошла Вэнь Цин с прозрачной колбой в руках, в которой плавало что-то лохматое. Она внимательно оценила обстановку: хмурого Цзян Чэна, Вэй Усяня, что-то меланхолично жующего, Лань Ванцзи, тихо листающего какую-то папку, и застывшего в горестной позе, со скальпелем в руке, Лань Сиченя.
— Всё ясно, — вздохнула она и подошла к Лань Сиченю: — Дай сюда. Сама сделаю. Я лекарь, видела и не такое.
Лань Сичень покорно отдал скальпель и отошел в сторону. Вэй Усянь хихикнул и тут же закашлялся, подавившись локвой. Цзян Чэн приблизился и сильно ударил ему по загривку. Вэй Усянь охнул и запричитал, потирая ушибленную спину.
— Как-нибудь бы само прошло, — сказал он, сузив глаза, — без твоего «лечения».
— Всегда пожалуйста, — пожал плечами Цзян Чэн.
Вэнь Цин сделала пару точных разрезов. Все вытянули головы, как стая гусей, и следили за каждым ее движением. Цзян Чэн оглянулся.
— А вообще, что вы здесь все забыли толпой?
— А что? — спросил Вэй Усянь, облизывая пальцы.
Цзян Чэн старался не смотреть на него.
— Как тебе сказать… — проговорил он задушенно, — Есть еще театр. Свидетели. Бери Лань Чжаня и идите.
Вэй Усянь слез со стула и отряхнул руки. Лань Сичень зажег ароматную палочку благовония.
— Я ждал, когда ты мне прикажешь, — заявил Вэй Усянь с нахальной улыбкой.
Цзян Чэн скривился.
Лань Ванцзи с шумом захлопнул папку.
— Это не первое убийство, — сказал он, вставая.