Все обернулись к нему в удивлении.
— Двадцать лет назад было похожее, — продолжил он, — Если получится… Нужно попытаться понять каким клинком сделаны удары.
— Фамильный клинок, имеешь в виду? — спросил Лань Сичень, догадавшись.
— Или фамильные, — согласно кивнул он.
Лезвие каждого фамильного клинка индивидуально. Особенно если род богатый и древний. Клинки передаются из поколения в поколение. Рисунок на лезвии несет в себе историю рода. Найдя клинок, можно понять чьему роду он принадлежит. И тогда можно понять, кто убийца.
— Тогда я все равно не понимаю, почему Префектория скинула это дело нам, — задумчиво проговорил Цзян Чэн, — Если это сделал человек.
— Ран слишком много, — сказал Вэй Усянь, — Было бы одна-две, они бы и сами справились. А тут… Как будто толпой накинулись.
— Ну так если и накинулись? Толпой?
— Как ты себе это представляешь? Угол ударов.
— Вэй Ин прав. Угол ударов, — произнес Лань Сичень.
— Сверху, сразу несколько мечей. Либо кто-то очень высокий. Либо… — ответила Вэнь Цин, окуная руки в воду в лохани.
— Либо кто-то пустил мечи по воздуху, — кивнул Вэй Усянь.
***
Гримерная воняла потом, лежалыми тканями, крысами и красками. Особый клей варили для париков. Он тоже пах своим специфическим запахом. А еще — множество ароматических масел. Часто между спектаклями актеры не успевали вымыться. Масла и сухие ароматические композиции выручали.
Завядший, сморщенный, как будто состарившийся букет чайных роз на одном из столов выглядел одиноко.
— Это Чэн Диюя, — сказала Чжао Фэн, работница сцены.
В послеобеденный час театр был пуст, безмолвен. Солнце растворялось в покрашенных охрой стенах. Большие окна давали много света, и свет бегал от зеркала к зеркалу, от большого к малому и наоборот. Вэй Усянь считал солнечных зайчиков на потолке. В большом помещении располагалась мебель красного дерева — тумбы, кушетки, стулья, туалетные столики. Всё очень дорогое. Большое трюмо — тоже Чэн Диюя.
— Память о нем принадлежит опере. — пожала Чжао Фэн плечами. — Он сам принадлежал опере, до последнего вздоха. А опера — принадлежала ему.
— Но ведь его имя больше не упоминается?
— Его помнят и знают все актеры. Даже через пятьдесят лет после смерти.
Вэй Усянь подошел к трюмо и вазе с розами на нем. Дотронулся до розы — под пальцами лепестки рассыпались в пудру.
— Мы узнали, что двадцать лет назад произошло убийство. Похожее.
Чжао Фэн нахмурилась.
— Это просто совпадение. Лучше ищите врагов этой пары. Наверняка, жена убитого наняла отомстить муженьку и любовнице. Вот и получилось… Чересчур жестоко.
Вэй Усянь улыбнулся.
— Я думаю, здесь не все так просто. Но — спасибо за помощь.
Он поклонился и вышел из гримерной.
========== 9. Прощай, моя наложница: Часть вторая ==========
Вэй Усянь лежал головой на столе и смотрел перед собой. Окружающую тьму разбивал только теплый свет ламп, да раздавались мерные щелчки клавиш телекса — Лань Ванцзи что-то печатал. Вэй Усянь выпрямился, вытащил из ящика стола небольшую фарфоровую табакерку и бумагу для папирос. Он вдумчиво и медленно сделал самокрутку.
— Надо же. Ты даже не запрещаешь курить в помещении.
Лань Ванцзи не говоря ни слова продолжал печатать сообщение.
— Лань Хуань курит трубку. Цзян Чэн тоже иногда балуется папиросками. Но запрещаешь ты только мне.
— Больше не запрещаю, — тихо ответил Лань Ванцзи.
Вэй Усянь вытащил из коробка спичку, чиркнул ею и поджег готовую папиросу.
— В первый год я тебя, наверное, сильно доставал.
Лань Ванцзи молчал.
— Сколько раз меня в Гусу заставляли драить уборные или стоять до утра у столба?
— Двенадцать, — проговорил Лань Ванцзи.
Вэй Усянь хихикнул.
— Нас с Цзян Чэном и цзецзе чуть не отправили домой. Почему из-за меня хотели отправить всех?
— Таково наказание. Один несет ответственность за клан.
Вэй Усянь в раздражении затянулся папиросой. Вверх поднялись колечки дыма, разного размера, то аккуратные, то рваные, как дырявые облачка. Лань Ванцзи поднялся и открыл окно.
— Ох уж эти ваши дурацкие правила. Но странно — в последний раз я отделался библиотекой. С тобой.
Лань Ванцзи еле заметно вздрогнул.
— Разговор о выборе, — понизив голос, проговорил Вэй Усянь, глядя на спину Лань Ванцзи, который не спешил оборачиваться. Его длинные темные волосы опускались ниже лопаток.
Лань Ванцзи стоял прямо, словно палку проглотил, такая обездвиженность даже пугала.
Папироса в руке Вэй Усяня тихо дотлевала и осыпалась на стол.
— Я сделал свой выбор, — проговорил Лань Ванцзи.
Вэй Усянь встал, затушил папиросу о краешек пиалы, стоящей на столе, подошел к Лань Ванцзи.
— Я знаю. А потом ты сделал еще один выбор. Или это был один и тот же?
Лань Ванцзи резко обернулся, обхватил лицо Вэй Усяня ладонями и поцеловал.
Рубашка и куртка Вэй Усяня насквозь пропахли пеплом, табачным дымом, кровью, усталостью этого дня — и всех прочих. Он не отдыхал. Свежесть постельного белья не приносила успокоения, когда он ложился спать. Алкоголь немного помогал, но чаще всего доводил Вэй Усяня до темной ярости. Как-то они с Цзян Чэном попробовали опиум. Тогда мир словно стал мягким как перышко, а не острым как нож — и этот нож торчал в твоей глотке. Тогда мир заволокло блаженным туманом. Память выстелило нежностью, без трещин. Но память-таки никуда не делась. И Вэй Усянь отказался. И оттащил оттуда Цзян Чэна, которому опиум очень понравился.
— Легко упасть, — говорил ему Вэй Усянь, когда они уставшие, не выспавшиеся, обмякшие как куски теста, стояли в подворотне под дождем.
— Но тебе понравилось?
— Понравилось, — кивнул Вэй Усянь, — и потому мы больше не будем это делать никогда.
Он догадывался, что однажды Цзян Чэн может сорваться. Вот только когда — он не знал. Он не мог предугадать свое-то будущее, не то что чужое. В конце концов, предсказателем был вовсе не Вэй Усянь.
Лань Ванцзи целовал его не с такой страстью, как в первый раз. Он всегда теперь его целовал с какой-то пугающей нежностью. Иногда же Вэй Усяню хотелось боли, и того огня, который был в прошлом, который напоминал огонь внутри него самого. Но Лань Ванцзи всегда действовал исключительно бережно, что начинало бесить Вэй Усяня, и он не выдерживал. Минута-две-три, да черт возьми!
«Я не фарфоровая кукла!» — хотел он сказать. И с рыком опрокидывал Лань Ванцзи на стол. На Лань Ванцзи всегда было слишком много одежды, пропахшей сандалом насквозь.
Почему-то этот аромат был для Вэй Усяня бело-золотым — матово-белый нефрит в тонкой золотистой огранке. Вэй Усянь опять рвал на себе пуговицы, которые — опять же — пришивать Лань Ванцзи. Ну или цзецзе. Правда, к ней с такой просьбой он обращался редко. А Лань Ванцзи всегда покорно и даже без просьб делал для него что-то. Он делал для него все и всегда.
Очень редко, но это все же было, Вэй Усянь ловил в себе крохотную, чудовищную мысль, что он мог бы легко убить Лань Ванцзи. Как и всех. Внутри него все сводило судорогой от боли из-за этой мысли.
Хрупкость и красота человеческого тела его завораживала. Лань Ванцзи был действительно сильным, но он был всего лишь человеком. А Вэй Усянь был чудовищем. И он не понимал, почему столько людей могли его простить. И такой невероятный человек мог его любить. Такой хрупкий… Нефрит очень прочный, но и его можно уничтожить. То, что жило внутри Вэй Усяня, могло уничтожить всё на свете. И даже самого Вэй Усяня.
***
— Знаешь, что странного в нашем деле? — спросил Цзян Чэн Вэй Усяня на следующее утро, когда они столкнулись у входа в штаб.
— И что же?
— Лица и шеи не задеты. Несколько десятков ударов мечом, но лица и шеи мужчины и женщины не задеты. Как нужно было целиться, чтоб не задеть шею? Да еще сверху. Остальное тело — кровавое месиво. Лань Хуань даже не мог его исследовать, вполне могу понять…