Таким быстрым, отточенным жестом, словно знал, что я собираюсь сделать.
Браслеты пальцев смыкаются на руках, а потом он разводит их в стороны и легко подталкивает меня, заставляя лечь на кровать.
— Везде, — повторяет негромко, и взгляд у него сейчас совсем сумасшедший.
Мысль об этом приходит в ту же минуту, когда Орман заводит мои руки над головой и наклоняется ко мне. Кажется, что он сейчас снова меня поцелует, и он целует…
Туда, где краешек корсета цепляет сосок.
Прикосновение выходит таким пронзительным, что я вздрагиваю всем телом.
Не дрожу, именно вздрагиваю, когда волна удовольствия прокатывается от зажатых в тиски его пальцев запястий до самых ног. Впрочем, в следующий миг меня уже накрывает второй: губы Ормана плотно обхватывают сосок, кончик языка касается безумно-чувствительной вершинки.
— А-а-ах…
Дыхание вырывается вместе со стоном. Мне кажется, что все, до предела. Особенно когда он перехватывает мои руки одной, а второй скользит по шее, цепляя грудь и спускаясь все ниже. Прикосновения через корсет почти не чувствуются, скорее, звучат во всем теле предвкушением.
Он плотнее сжимает губы, вырывая у меня сдавленный всхлип. Проводит рукой между моих ног, прямо в разрезе панталон. Пытаюсь свести бедра, но в это мгновение меня обжигает пронзительно-острая вспышка укуса. Боль, обычно отрезвляющая, сейчас расходится от вершинки груди по всему телу. Пьянящим, будоражащим, диким чувством. Прохладный воздух обжигает собравшийся тугим комочком сосок, когда Орман произносит:
— Не смей закрываться от меня, Шарлотта.
Не смей.
Это звучит как приказ, в его глазах — тоже приказ: жесткий, подобный тому, что он так привык отдавать. Он почти касается моей груди губами, дует на нее — легонько, скользя пальцами там, внизу.
Медленные, дразнящие прикосновения заставляют выгибаться, потому что сил терпеть больше нет. Я даже дышу через раз, чтобы не кричать на весь дом.
— Шарлотта, — пристальный взгляд.
Только он умеет смотреть так, что все мысли разбегаются.
— Скажи мне, чего ты хочешь, Шарлотта.
Хочется двигать бедрами, хочется вжиматься в его пальцы, бесстыдно. Хочется просить его не останавливаться… отчаянно хочется большего, особенно когда он задевает безумно чувствительную точку у меня между ног, или дотрагивается чуть ниже. Там, где вход в мое тело становится совсем влажным и скользким.
— Вы… вы же и так знаете, — смущаться сейчас уже поздно, но я почему-то не могу вытолкнуть из себя ни слова.
Точнее, не могу сказать о том, о чем только что думала.
— Знаю, — хрипло говорит он, и в его радужке снова течет золото. — Но хочу услышать это от тебя.
Пальцы поглаживают вход и смещаются к бедрам, вызывая разочарованный вздох.
— Скажи, — повторяет Орман. — Мне нужно это слышать.
Это совершенно точно не приказ, это — просьба. И не откликнуться на нее невозможно, просто потому что его голос эхом отзывается во мне.
— Вас. Я хочу вас, — закусив губу, смотрю ему в глаза, и тут же поправляюсь: — Тебя. Эрик.
Его выдох больше напоминает хриплый стон, который заглушает мой. От проникновения внутрь — сначала одного пальца, затем, медленно — второго, все сладко сжимается: изнурительно, невыносимо. Пожалуй, эти движения еще более жестокие, от них я окончательно теряю себя и перестаю сдерживаться. Выгибаюсь, шире развожу бедра, сжимаю пальцы так, что ногти впиваются в ладони.
От взгляда — плывущего взгляда в упор — томительно сводит низ живота.
Пальцы выскальзывают из меня столь неожиданно, что я вскрикиваю.
Орман стягивает с меня панталоны, отбрасывает их в сторону.
Расстегивает брюки, и я отвожу глаза. Не могу заставить себя смотреть.
— Шарлотта, — низкий голос, скользящий дыханием по груди. — Посмотри на меня.
Сжимаю губы и качаю головой.
Это просто выше моих сил, достаточно уже и того, что свет течет по моему телу, открывая каждый его изгиб. Я прикрыта только сползшим корсетом, под грудью, на животе, все остальное бесстыдно обнажено.
Все.
Он действительно может видеть меня везде.
Словно понимая, что для меня это и так уже слишком, Орман отпускает мои запястья.