Мужчины и женщины собрались в небольшие группы подальше друг от друга.
Люди в очередной раз отличились. Несмотря на то, что мы спасли уцелевших жителей Абраты от смерти, они стремились продать меня и Машу. Некоторые говорили, что готовы лично следить за нами, и бить нас, лишь бы к ним относились мягче, но Барвэлл их не слушал.
Он подошел к щуплому старику, коротко осмотрел с головы до ног, и оттолкнул его влево.
— Что со мной будет? — спросил старик скрипучим голосом. Но в его глубоких старческих глазах я не увидел страха. Скорее облегчение. — Вы меня убьете?
— Да, — ответил Барвэлл без обиняков.
Старик с облегчением закрыл глаза. Похоже, ему не хотелось жить в мире, где не было места спокойствию. Увидев это, пенсионеры и люди из нашего мира стали бы ценить то, что имели.
Мужчин покрепче, включая меня, отводили в правую сторону, поближе к бараку. С женщинами поступали так же. Красивых вправо. Старых и страшных — влево. Нас повели по лагерю голышом и двумя колоннами. Под ногами хлюпала грязь, заключенные то и дело поскальзывались, а если не вставали — их просто закалывали, как свиней.
Иногда я переступал завалявшиеся трупы заключенных из предыдущих колонн. Кровь растекалась по лужам и грязи, но ее стремительно вымывало дождем. Пахло ужасно. Запах разложения, запах гноившихся ран, запах навоза.
Я шагал рядом с Машей, и глядел в широкую спину крепкого селянина, но поведение его не отвечало внешности. Он тихо всхлипывал, умолял отпустить его, но обращался к земле. Поднять голову и сказать что-то берсеркам из сопровождения — верный способ остаться без руки или головы.
Маша взяла меня за руку. Ладонь ее была холодной, а пальцы липкими от пота. В ее глазах был тот же страх, какой был при виде моего «перевоплощения».
— Андрюш, мне страшно, — прошептала Маша дрожащим голосом.
— Не бойся, — шепнул я. — Мы выберемся. Я придумаю что-нибудь.
На развилке, перед грозным зданием главного штаба, группы разделились. Машу повели по южной дороге. Стариков на запад. А меня по восточной дороге, пролегавшей среди холодного жилого квартала.
Завели в баню, устроили пародию на контрастный душ — окатили из ведер грязной водой, которую набрали из луж за зданием, а потом выдали серую робу заключенного.
Пинками нас загнали в тесный барак, и захлопнули за нами дверь. В бараке повисла тишина. Только дождь стучал по окнам, да ветер завывал в ближайшем переулке. Под потолком бледно горел дешевый осветительный сапфир, бросая свет на измученные лица заключенных, лежавших на двухъярусных койках, где в качестве матрасов лежало спрессованное сено.
Кто-то сидел за столом, кто-то сидел на полу, но все без исключения смотрели на меня с опаской или скрываемым презрением.
— Я никого не собираюсь трогать….
Дверь со скрипом открылась, и в барак шагнули двое заключенных. Один с кухонным черпаком, другой со здоровенным деревянным тазиком, в котором плескалась вонючая похлебка.
— Жрать подано, отродья! — с презрением крикнул заключенный. Помимо робы на нем была черная рубашка из дешевой ткани. Он с грохотом поставил на длинный обеденный стол, и столешница дрогнула. Часть похлебки пролилась, но заключенного это не сильно заботило. — Тарелки достаем.
Заключенные засуетились, зашуршали сеном, и поставили на стол деревянные тарелки. У каждого была своя, персональная, но про меня почему-то забыли. Тарелку мне никто не выдал.
Когда второй заключенный разлил похлебку по тарелкам, то, что плавало в бульоне (пара кусочков лука), заключенные ели голыми руками, а бульон отхлебывали, как из кружки.
Когда я уселся за стол, ко мне подсел долговязый парень с короткой стрижкой. Несмотря на худобу, он выглядел крепким. Широкая кость и мощные кулаки. Скулы проступали, и казалось, в его положении нужно было требовать к себе жалости, но взгляд парня источал радость и спокойствие.
— Ты голодный? — спросил парень. — Меня Уильям зовут, — он протянул мне руку.
К новым знакомствам я относился с осторожностью. Темные глаза Уильяма доверие не вызывали, но, все же, пришлось пожать крепкую мозолистую ладонь. Кто ты такой, и чего от меня хочешь? Эти вопросы у меня возникали, когда кто-то пытался со мной общаться. Пять лет в бегах, да и не совсем легкая жизнь в целом, научили относиться к людям с недоверием. Хотя Уильям не выглядел подлецом. Даже показался простоватым.
— Да не смотри ты на меня так, вот, — он вытащил из-под сена на своей койке тарелку, и поставил ее передо мной. — Я просто ищу себе друга. Я не страшный. Эй, ты, — Уильям обратился к соседу, который еще не притронулся к похлебке. — Делись едой.