— Почему бы тебе не предложить ей вернуться?
— Это будет слишком демонстративно, не так ли? Ты знакома с нашими соседями? — Я кивнула, хотя почти их не знала. — Все эти годы мы с ними почти не общались, но в субботу вечером твоя мать заставила их всех распевать вместе с ней. В воскресенье соседка спросила меня, кто это был. Я не сказала ей, кто это на самом деле, просто что это моя невестка, и она ответила, какая замечательная у меня невестка, и спросила, когда она к нам снова приедет.
Я принесла из кухни чашку и налила себе чая.
— Почему бы тебе не поехать сегодня со мной?
— Да нет, Маргарита, я буду чувствовать себя полной дурой. — Марион ссутулилась и вздохнула. — Ты, наверное, жалеешь, что тебя воспитала я, а не твоя мать.
— Вот это действительно дурацкое предположение. — Я ласково посмотрела на нее. — Даже если бы я и жалела, что не соответствует истине, то ее тут, в любом случае, не было, и меня воспитала ты.
— Это так, но мне хотелось бы, чтобы тебе у нас было веселее. В том смысле, что мы редко смеемся, ты согласна? Я говорю о себе и о Чарльзе. И я думаю, что если бы не я, он смеялся бы намного чаще. Я хочу сказать, — продолжала тетя, все больше распаляясь, — с тех пор, как вернулась твоя мать, в этом доме было больше смеха, чем за все время, которое мы с Чарльзом здесь прожили.
— Думаю, ты немного преувеличиваешь, Марион, — утешила я ее. Я взяла заварочный чайник (он оказался пуст) и направилась в кухню: набрала в чайник воды и включила его.
— Послушать тебя, так мы тут живем как в морге, — продолжила я, вернувшись. — Просто у нас более сдержанная манера веселиться, вот и все.
— А твоя мать вкладывает в смех всю свою душу. Ты можешь себе такое представить, Маргарита? Провести в тюрьме двадцать лет и так смеяться! Другой на ее месте и улыбался бы с трудом.
— Что это все означает? — спросила я. — Надеюсь, ты не обидишься, но я всегда считала, что ты не любишь мою мать.
— Не люблю. Не любила. Где же этот чертов чай? — Марион исчезла в кухне, и в тот же момент раздался щелчок выключившегося чайника. Через минуту она вернулась, неся перед собой заварочный чайник. — Я его немного размешала, чтобы он быстрее заварился.
Я налила в наши чашки молоко, а она долила в них чай.
— Насчет твоей матери, — продолжила моя тетя. — Я думала, она вернется запуганной, бледной и будет шарахаться от собственной тени, но Эми ни капельки не изменилась. И еще одно: я не должна была давать тебе понять, как я отношусь к твоей матери. Это непростительно.
— Я всегда была здесь счастлива, — запротестовала я.
— Ты могла бы быть еще счастливее, — с несчастным видом упорствовала Марион.
— Подозреваю, что когда мы оглядываемся назад, нам всем кажется, что мы могли бы быть счастливее. — Мне было не по себе в присутствии этой унылой раскаивающейся Марион. Я бы предпочла иметь дело с язвительной и прямолинейной женщиной, которую так хорошо знала.
— Пока я не встретила Чарльза, моя жизнь была просто ужасной, Маргарита. — Она не глядя на меня начала пальцем рисовать на столе круги. — Я тебе этого никогда не рассказывала, но я из цыганской семьи. Мы жили в Ирландии, и, честно говоря, я понятия не имею, сколько у меня было братьев и сестер. Полагаю, их и сейчас еще немало. Как только они подрастали, они сбегали. Я была самой младшей. — Круги превратились в восьмерки, и ее ноготь оставлял следы на скатерти. — Одно из моих самых ранних воспоминаний — мы стучим в разные двери и предлагаем купить вересковый спрей. В тот день почти никто у нас ничего не купил, и это означало, что мы остались бы без ужина, если бы только одному из нас не удалось что-то стибрить. — По-прежнему не глядя на меня, Марион провела по столу ладонью, пытаясь разгладить следы от ногтей. — Я не буду много об этом говорить, те времена давно прошли. В тринадцать лет настала моя очередь убежать. Я приехала в Ливерпуль, нашла работу, научилась стенографировать и печатать на машинке, избавилась от акцента. Мне было девятнадцать лет, когда я познакомилась с Чарльзом. Он в меня влюбился, и мне показалось, что я самая счастливая женщина из всех живущих на земле.
— Так считала бы любая женщина, которой удалось бы заполучить Чарльза, — пробормотала я. Я испытывала страшную неловкость, и в то же время это помогало мне лучше понять мою тетю.
— Единственной ложкой дегтя была твоя мама, — вздохнув, сказала Марион. — Казалось, ей все достается без особых усилий с ее стороны. Эми было наплевать, что она причиняет боль своей матери. Ой, меня, кажется, опять не туда занесло, не правда ли? — Она сложила руки на коленях. — Я больше ничего не скажу. Как бы то ни было, именно поэтому я всегда недолюбливала твою маму. Наверное, правильнее назвать это ревностью.