Утопическим идеям и политическому идеализму эстетов противостояли скрытые цели находящихся в тени общественной жизни «практиков», то бишь, служителей мамоны. В основе этих целей лежало стремление к мировому господству через подчинение национального и контроль международного капитала.
Борьба финансовых концепций, центр которых был сосредоточен в международных банках на Уолл-Стрит, проходила с переменным успехом. Разница целей обусловила антагонизм двух «систем мышления» (напомню – «идеалистов» и «практиков»), приведя к непримиримому противоборству взаимоисключающих концепций устроения и покорения мира.
Выдающийся промышленник, не чуравшийся общественной и писательской деятельности, Генри Форд делил эти группы на две категории – «конструктивные» и «деструктивные», к первым относя Дж. П. Моргана и его сторонников, которые, говоря словами американского историка Кэррола Квигли, – были «убеждённые приверженцы епископальной церкви, англофилы, интернационалисты, члены интеллектуальной элиты, ориентированные на европейскую культуру» («Трагедия и надежда», 1966). Их представляли могущественные семьи: Рокфеллеры, Карнеги, Вандербильты, Меллоны, Дьюки, Уитни, Форды, Дюпоны и некоторые другие. Ко вторым Форд относил тех, кого можно было бы назвать «интернационалистами по происхождению» или, говоря словами Форда, – «подлинных разрушителей мира, поджигателей войны». Средствами борьбы, к слову, не делающими чести обеим сторонам, на протяжении всего противостояния служила шитая тайными нитями парламентская политика, включавшая скрытое финансирование партий, манипулирование общественным мнением посредством СМИ, кино, книготорговли, а также внедрение в профсоюзное движение и установление в нём определённых программ действия.
«Отец пиара» – американец Эдвард Бернейс в книге «Пропаганда» (1928) возвещает программу воздействия на все слои общества'. «Сознательное и умелое манипулирование упорядоченными и привычками и вкусами масс является важной составляющей демократического общества. Приводит в движение этот невидимый общественный механизм невидимое правительство, которое является истинной правящей силой в стране». И далее: «Нами правят, наше сознание программируют, наши взгляды предопределяют, наши идеи нам предлагают – и всё это делают в основном люди, о которых мы никогда не слыхивали. Таков логичный результат организации нашего демократического общества». Говоря о системе образования, Бернейс пишет: «Всеобщая грамота дала человеку не разум, а набор штампов из рекламных слоганов, передовиц, опубликованных научных данных, жвачки жёлтых листков и избитых исторических сведений – из всего чего угодно, только не из оригинальности мышления. У миллионов людей этот набор штампов одинаков, и если на эти миллионы воздействовать одним и тем же стимулом, отклик получится тоже одинаковым».
Легко видеть, что уже тогда «общественному человеку» предлагался набор вовсе не даровых «образовательных услуг», которые выводили его интересы за пределы того, что ему «не положено» было знать. Не из последних рук получив политические рецепты и хорошо изучив кухню «разумного устроения» общества, историк Николас Батлер, копнув чуть дальше, лаконичными штрихами намечает его контуры: «Мир разделён на три класса людей: очень маленькую группу людей, которые управляют ходом событий, несколько большую группу, которая следит за ходом событий, и подавляющее большинство, которое не ведает, что происходит».
Собственно, это – политически и общественно неравнозначное, потребительски неравномерное и по своим результатам неравноценное – действо проходит через всю мировую историю. XX в. не стал исключением, как не является им и новый век. В те же времена окружение Моргана на Уолл-Стрит занималось политикой левых радикалов на любительском уровне, поскольку одними и теми же методами пыталось закрепиться и в революционной Германии (где, будем честны, революция, витая в воздухе, так и не спустилась на землю), и в большевистской России, где революция разлилась во всю свою кровавую ширь. В политических реалиях Германии брожения в обществах, опираясь на несовпадающие и подчас взаимоисключающие причины, привели к следствиям, лишь внешне схожим с революцией. По словам свидетеля этих метаморфоз социал-демократа Артура Розенберга, в Германии произошла «самая удивительная из всех революций».