Во второй половине XIX в. обозначился рост мирового капитала, который активно искал себе приложение. Прежние планы и притязания стран уже не соответствовали быстро меняющемуся политическому калейдоскопу. Колониальный аппетит, жандармские приоритеты и экономические амбиции ведущих держав, усилившись после поражения России в Крымской войне (что привело к переоценке ролей в Европе среди основных игроков), к концу века приняли более жёсткие формы. Нестабильность на «рынке» колоний не могла удовлетворять державных колонизаторов, в число которых ломилась имперская Германия. Агрессивную роль капитала усугубляла боязнь мировых держав опоздать к всё более очевидному для всех переразделу добычи.
Между тем Англия на протяжении многих лет упорно наступала на те же грабли, что Испания двумя веками ранее. Остригая свои колонии едва ли не со шкурой их обитателей, она, богатея, запустила производство, в результате чего по темпам роста стала серьёзно уступать Германии и США. Ведущие державы, держа друг друга на прицеле, стремились усилить свои позиции любыми способами. Разница была лишь в приоритетах, дипломатических средствах и политической воле в их реализации.
Если Германия, поднимая промышленность, нуждалась в новых природных ресурсах, то Франция делала ставку на добычу капитала посредством развития банковского дела, а Англия по-прежнему не без успеха производила текстиль, которым благодарная Германия утирала своё военное производство. Россия же продолжала укрупняться, принимая в своё лоно донельзя отсталые регионы Средней Азии. Испытывая немалые трудности в развитии слабого производства, она более всего нуждалась в деньгах. Без достаточных на то оснований отдаляясь от Германии и без веских причин сближаясь с (формально богатой) Францией, Россия в 1893 г. ратифицировала военную конвенцию, которая закрепила антигерманский союз. Этот шаг стал решающим в расстановке политических сил в Европе и мире. Напомню, к тому времени уже действовал «Тройственный союз» (1879–1882 гг.) – военно-политический блок Германии и Австро-Венгрии, к которой примкнула Италия. Политическое объединение последней не очень способствовало созданию национального производства, ибо владельцы капиталов, боясь потерять в нём деньги, предпочитали участвовать в биржевых спекуляциях. В 1904–1907 гг. по временно совпавшим интересам сложилась Л. нтанта – военно-политический блок России, Англии и Франции. По небу пошли электрические заряды… Было ясно, что буря не за горами. Близилась расплата за долгие годы колониального грабежа!
Глава четвёртая
Обыкновенный фашизм
«Человек должен обладать и время от времени пользоваться силой разбивать и разрушать прошлое, чтобы иметь возможность жить дальше; этой цели достигает он тем, что привлекает прошлое на суд истории, подвергает последнее самому тщательному допросу и, наконец, выносит ему приговор…»
Эти «приговоры, – продолжает Ницше, – всегда немилостивы, всегда пристрастны, ибо они никогда не проистекают из чистого источника познания; но если бы даже приговоры были продиктованы самой справедливостью, то в громадном большинстве случаев они не были бы иными»… [29]
Как видим, не отрицая личного участия в исторических событиях, философ настаивал на тщете личностного делания истории. Не отвергая (в факте и необходимости) политические потуги и честолюбивые дерзновения человека, Ницше ставит под сомнение главенствующую роль индивидуального посыла в «делании» истории. Проводя мысль о фатальной неизменности предопределённого, немецкий мыслитель принципиально оправдывает данность на всём её протяжении – в свершившихся фактах, в свершающихся и тех, которые заявят ещё о себе в человеческом бытии. Впрочем, и Ницше вряд ли стал бы оспаривать то, что именно гениям свойственно проникновение в подлинность великого исторического Действа, предпосылки которого, очевидно, кроются в основах человеческого бытия. Согласно Шопенгауэру, истина в том, что мир – это воля, – воля к жизни и её продолжению. Царство платоновских идей представляет собой высшую объективацию воли. В отличие от феноменального мира, здесь нет времени, пространства, изменения. Вечные и бесстрастные идеи, составляющие сущность нетленного мира и познаваемые лишь в созерцании, становятся темой архитектуры, изобразительного искусства… и Шопенгауэра. Но бегство «от зла» в иллюзии не было панацеей. Буддисты, которыми восхищался философ, принимали мировое зло за нечто само собой разумеющееся, видя полноту спасения через отрицание воли, отказ от самости и желаний – через бесстрастную аскетическую жизнь.