Дочь всхлипнула и снова села на стул.
– Пап, ты бы видел фотки, что принесли полицейские… Ужасно!
– Кто может подтвердить?
– Пап, ты сказал, веришь?!
– Верю, – я провел ладонью по ее спутанным волосам. – Но нужно, чтобы поверили и другие. Понимаешь?
– Угу.
– Так, кто?
– Не знаю. Ну, Полька, конечно, а другие… Я с ними не особо вожусь.
– Ясно.
– Пап, – Дарья накрыла мою ладонь своей. – Все плохо? Да?
– Нехорошо, дочь, скрывать не буду. Но насколько, это еще предстоит узнать. Ты готова?
Дашка на миг зажмурилась, а потом решительно сказала:
– Готова.
В коридоре было многолюдно. Директор отбивался от репортеров (и где только прятались), которые моментально набросились на нас, стоило выйти из кабинета. Окружили и с профессиональной бесцеремонностью принялись забрасывать вопросами. Впрочем, долго терпеть их внимание не пришлось. Мириченко открыл дверь в кабинет завуча и буквально втолкнул нас внутрь.
Внутри помимо завуча, обнаружились школьный психолог, двое незнакомых мне мужчин представительного вида, как потом выяснилось отчим потерпевшей и его адвокат, и Кохоренко – инспектор по делам несовершеннолетних из другого отдела. С последним я поздоровался за руку.
И началась свистопляска.
Мучить дочь дольше положенного я не дал несмотря на гнев господина Реутова. Тот жаждал прямо из школы отправить ее за решетку. Вот еще, прям бегу и падаю. А когда возмущенный товарищ, потрясая кулаками и брызжа слюней, удалился, я подошел к Кохоренко. Дочери велел остаться пока в кабинете.
– Да, попал ты, Волков, – покачал головой инспектор. – Если бы моя такое учудила, собственноручно прибил бы.
Я хмуро кивнул.
– Слушай, Вова, мне тут все говорят о страшных фотках. Покажешь?
– Покажу, чего уж тут.
Он покопался в папке и вынул нужное.
Да уж, над девочкой кто-то основательно поработал. Ни единого живого места, один сплошной синяк. Что странно. Судя по характеру повреждений, ее били не только ногами и руками, но и подручными материалами. Неужели больше никто это не видит. Уж медэксперт-то должен.
– Можно? – я достал телефон.
Кохоренко оглянулся.
– Ладно, но быстро. Имей в виду, если они вылезут где, и ты, и я трупы.
– Обижаешь!
Быстренько скопировав снимки, снова поглядел на папку в руках инспектора.
– Экспертиза, – он правильно понял намек. – Только если глянуть, никаких фото.
– Ладно-ладно, давай уже.
С жадностью вглядевшись в строчки, я ощутил, как волосы на голове встали дыбом: гематомы по всему телу, сломанные ребра, повреждения половых органов. Да ее не избила одноклассница, а изнасиловала толпа ублюдков. И это хотят повесить на мою дочь?!
– Слушай, Волков, – забрав отчет, заговорил Кохоренко. – Сам понимаешь, дело дрянь. На твоем месте я бы искал хорошего адвоката, готовил деньги и надеялся на чудо. И еще, присмотри за Дашей. Води в школу, забирай из школы, таскай на работу, пусть сидит, цветы в твоей норе поливает. Суд будет. Как бы ни наделала глупостей. Сегодня не задержали, и это надо ценить.
– Спасибо, друг, – пробормотал я. – Сочтемся.
Инспектор ушел, все остальные тоже, а я остался наедине с дочерью, не зная, что делать дальше.
Следуя совету Кохоренко, в отдел отправился вместе с Дашкой. Та даже не сопротивлялась. Притихла на сидении и тихонько вздыхала, нет-нет, смахивая с глаз слезы. Захотелось срочно снести кому-нибудь голову.
На повороте выкрутил руль слишком резко, машину повело, едва выровнял. Грязно выругался. Дочь истерично хихикнула, а я ощутил, как вспыхнули уши. Красавец, блин, дожил, матерюсь перед ребенком. И пусть этому ребенку дали емкое прозвище «Анаконда», для меня она всегда останется малышкой в белом платьице и косичками.
Проверяющие еще не уехали. Отдел дышал через раз, народ позволял себе шептаться только по углам и лишь за закрытыми дверями. Форменные рубахи на девушках были застегнуты доверху, исчезли высокие каблуки и черные колготки. Мужики спешно проверяли тревожные мешки. Некоторые, судя по гримасам, туда не заглядывали лет сто. Не к добру. Хотя о чем это я, хуже сегодняшнего дня только день, когда умерла Марина.
– Сиди здесь. – Завел дочь в свой кабинет. – Никуда не ходи. В нижнем ящике бумага, порисуй.
Дарья скуксилась.
– А в туалет?
– Потерпишь. Я скоро.