Узнав о подведомственном вору рынке, Пакуро засомневался в его причастности как к делишкам Чумы, так и к каким-либо рискованным преступлениям. Даже по расчетам весьма общего свойства, рынок должен был приносить вору столь огромный и постоянный доход, что главной проблемой Крученого становилось не участие во всякого рода криминальных акциях, а легализация и вложение получаемых средств, способных, к примеру, легко трансформироваться в недвижимость под пальмами оффшорных островков, чьи прибрежные воды неуклонно чернели благодаря отмываемым на тропических берегах долларам российских нуворишей.
Однако майор Атанесян, внимательно изучивший материалы по чрезвычайному происшествию в ЭКО, особо отметил показания бывшего эксперта Собцовой, касающиеся проникновения в ее квартиру рэкетиров. В показаниях фигурировал молодой румяный человек атлетического сложения и — девочка, представившаяся соседкой с нижнего этажа.
Лицо девочки Собцова не рассмотрела, а вот на представленных ей фотографиях Весла и сына скоропостижно спятившей коммерсантки — Антона, — опознала физиономии ворвавшихся в ее жилище бандитов.
Таким образом, последнее звено цепной реакции покуда еще неведомых преступлений, совершенных, в частности, с помощью похищенного из ЭКО оружия и наверняка числившихся в категории “висяков” по разным районам столицы и ее пригородов, предстояло выявить майору Атанесяну. Ему же заодно надлежало разгадать тайну гибели Чумы.
Внешность майора Атанесяна прямо ассоциировалась со стереотипом холодно уверенного в себе, элегантного донельзя, и чуткого, как натянутая струна, тореодора. От его предков, выходцев с Кавказа, майору достались карие, сосредоточенно спокойные глаза, тонкий нос с едва заметной горбинкой, прямые черные волосы и… неукротимо-бесстрашное устремление к победе над любым противником в любых обстоятельствах, за что частенько, как за неоправданный риск, майор получал гневные начальственные нарекания.
Первым делом Атанесян установил, что Ольга и Антон уже давно не появлялись в школе, а позвонившему домой завучу неприязненный мужской голос ответил, будто подростки переезжают в другой район, и данный номер телефона взволнованным педагогам следует позабыть. Без сомнения, такого рода рекомендацию дал Крученый.
Мысль о том, что старый бандюга начал подготовку несмышленышей в свои сподвижники, была очевидной… Как и факт привлечения акселератов в криминальные деяния Чумы и Весла.
С Олей Атанесян познакомился на улице. Рассыпаясь в комплиментах, и, одновременно, удивленно постигая вторым планом, что выглядит симпатичная девчонка весьма зрело, лет на девятнадцать, предложил перекусить в ресторанчике, получив на это моментальное и благожелательное согласие.
Впрочем, тут необходимо заметить, что благожелательность самого Атанесяна была присуща ему настолько органически и безыскусно, что обезоруживала и самых искушенных циников.
За обедом, шутливо расспрашивая, чем занимается юная красавица и где живет, услышал вялые ответы о внезапно прихворнувшей маме, лежащей в больнице, о заботливых отчиме и старшем брате, чьими стараниями закрываются ее материальные проблемы. А вот к предложению поехать домой к внезапно возникшему возле нее кавалеру, напротив, отнеслась с живостью и с полнейшей готовностью.
— А не боишься, что буду ухаживать? — подмигнув, вопросил коварный кавказский красавец.
— А как же без этого? — кокетливо поиграла она хрупкими плечиками, на которых подрагивали узенькие бретельки короткого невесомого платьица.
— Оля! — Тон Атанесяна стал вдумчиво-серьезен. — Тебе всего пятнадцать лет, а не восемнадцать, как ты утверждаешь. Скажи, с какой поры ты столь легко и непринужденно соглашаешься лечь в постель с незнакомыми мужчинами?
Глаза девчонки растерянно округлились.
— А что такого… Я… Ты же сам предложил…
— А теперь я предлагаю другое, — продолжил Родион. — Мы сейчас сядем в мою машину и поедем ко мне работу. В РУБОП. Ты слышала о такой организации?
— Зачем? — Голос ее сорвался на испуганный шепот.
— Затем, что я очень хочу тебе помочь. Затем, что тот, кого ты именуешь отчимом, может в любой момент перерезать тебе горло, как нежелательному свидетелю. Затем, что представляться соседкой с нижнего этажа, квартиру которой заливают соседи сверху, чтобы тебе открыли дверь, а в дверь ворвались бы твои сообщники-бандиты — означает сесть рано или поздно в тюрьму. Достаточно объяснений?
На нежных плечиках появились отчетливые мурашки. Блеснули слезы в глазах, наполненных отчаянием и страхом.
— И если ты захочешь помочь мне, то обещаю помочь тебе, — заверил Атанесян. — Где сейчас, кстати, этот твой якобы отчим и Антон?
— Их уже два дня нет, на какой-то даче… — внезапно севшим голосом пояснила она. — Звонили, сказали, если что произойдет… ну, милиция там… В общем, чтобы мелом входную дверь пометила… А… вы меня сегодня в тюрьму?..
— Успокойся, никаких тюрем ни сегодня, ни завтра не будет, — сказал Атанесян, подсовывая под ресторанный счет деньги. — И — проснись! Кошмар закончился… Все. Поехали.
Через час она взахлеб рассказала ему и о своем изнасиловании, и о вовлечении ее и Антона в банду, и о череде разбоев, которые под руководством Крученого осуществляли Весло и Чума, и о сгоревшей диспетчерской подпольной фирмы досуга…
Не успевая записывать потоком хлынувшие признания, Атанесян, глядя на нее — словно в действительности очнувшуюся от гипноза, отчетливо представлял, что ныне творится в душе этой девчонки.
Уже прижившаяся в ее сознании «наука» Крученого, напрочь отвергавшего какую-либо мораль рода людского и упивающегося той властью, что дарует оружие и деньги, отторгалась, как короста засохшей крови от раны, и пусть с трудом, но все-таки постигалось ей существование в этом мире тех, кто способен противостоять ее уже прошлому покровителю и погубителю. И суть неожиданности такого ее открытия, Атанесян понимал с философской удрученностью…
Что являла собой для этой Оли милиция? Мордатые дяди с резиновыми дубинками в метро и на улицах, вылавливающие пьяниц и гостей столицы без надлежащей регистрации… Охотники за дорожными нарушителями с полосатыми жезлами… Большинство из них делало из своей профессии нехитрый и понятный всем бизнес, и наверняка тот же Крученый с откровенной и бесспорной гадливостью характеризовал их — всецело устремленных к подачкам и взяткам, как продажное, беспринципное быдло, как полуроботов, чья фискальная программа с автоматической готовностью нейтрализовывалась всунутой в карман купюркой. Заплатил — проходи… Существа-турникеты.
А те, кто носил ту же самую форму, подразумевавшую совершенно иное содержание, те, напрочь иные, существовали лишь в ирреальном киношно-книжном пространстве, и уповать на них мог либо одураченный пропагандой идиот, либо вконец отчаявшийся.
Издавно и основательно укрепившийся в общественном сознании стереотип… Укрепившийся справедливо! И в разрушении его Атанесяну в который раз пришлось приложить усилия титанические. Тем более, девчонку приходилось убеждать в брезгливо отвергнутой ей истине, что существуют на планете Земля и нормальные люди, а не только те, кто вернулся из преисподней.
Еще в ресторане Атанесян приметил розовые косые шрамики на предплечьях девочки, невольно насторожившие его, и, улучив паузу в беседе, как бы между прочим спросил, кивнув на подживающие раны:
— А теперь вот об этом расскажи… — И небрежно, имитируя секущие удары ножа, провел кончиком пальца по своей руке.
На мгновение она замялась. Произнесла вяло:
— И это заметили?
Атанесян выжидающе молчал.
— У него проблемы последнее время начались… Ну, мужские. И он… В общем, он мне надрезы делал, и кровь пил… Возбуждало его… — Она отвела глаза от майора, всеми силами пытавшегося скрыть свою ошеломленность подобным признанием. — А потом, — продолжила неуверенно, — себя резал, и меня заставлял… вот.
В восемь часов вечера Атанесян встал из-за стола. Убрал документы в сейф. Сказал:
— Сейчас едем к тебе домой, дождемся наших офицеров, они останутся с тобой в квартире. Будет звонить Крученый или Антон, скажешь, что никто не приходил, что скучаешь, пусть приезжают. Поняла?