— Кто звонил? Чего ты бормочешь? — обернул к ней сонное лицо муж.
— Спи! — Она резко откинула одеяло, поднимаясь с постели. — Первое кино только в десять часов начнется! Так что дрыхни, дорогой товарищ. По делу звонили…
ЛЕХА
Повесив трубку уличного телефона-автомата, Леха поспешил к дожидавшейся его за углом машине.
Обуревали Лехой чувства достаточно сложные. Гнев и радость, разочарование и, одновременно, — облегчение от безнаказанно совершенной кражи.
Относительно двадцати тысяч баксов Людка, ясное дело, ему насвистела, а может, и прикарманила их большую часть, но как это докажешь? Свалит все на Зинаиду и — баста! Проворная гангрена! Но коли так, то и он ничего не знает! Была в сейфе штука зелененьких и — привет! А оружие потихоньку продаст, этот товар всегда в цене, на все времена товар! Людке же сообщит: в деле был кореш, подписался кореш на дело за десятку зеленых, так что мы корешу еще и должны за туфтовую наводочку… Тем более, скажет, кореш — мужик серьезный, три ходки за ним, так что шуточки в сторону…
Он покосился на управлявшего машиной Витька — своего соседа по поселковой улице. Витёк в самом деле имел три судимости — две за хулиганство, одну — за мелкую кражу, но с недавней поры остепенился, работал на коммерческой лесопилке, приобрел подержанную “девятку” и ныне за скромные гонорары ездил с Лехой за товаром в столицу.
О краже Витёк ничего не знал. Леха попросту указал ему переулок, куда надлежало подъехать ранним утром и, спустившись через окно по канату в кусты, отсиделся в них до рассвета, ожидая нанятого водилу. Далее, не вдаваясь в пояснения, погрузил сумки с оружием в багажник и вручил Витьку сотню долларов гонорара за сутки простоя и раннее пробуждение.
Истомленно крякнув, Леха достал из пакета ледяную бутылку пива, сковырнул торцом зажигалки пробку и с наслаждением проглотил янтарную морозную жидкость. Хлопнул по плечу Витька:
— Чего грустный, мастер баранки? Выпить хочешь, а нельзя?
Витёк равнодушно посмотрел на самодовольную физиономию Лехи. Его серенькие выцветшие глаза, глубоко сидящие под выпирающими, как у шимпанзе, надбровными дугами, были, как всегда, отрешенно-пусты.
— А чего радоваться?
— Как чего? — удивился Леха. — За ночь — стоху срубил… А всего-то дел…
— Каких дел? — донесся неприязненный вопрос.
— Ну… вот и я о том же… Ночку в машине посидел, покемарил, все искусство… — Леха запнулся: в тоне водителя он почувствовал некую враждебность.
— А-а… Это — да! — неожиданно широко и беззаботно улыбнулся Витёк, обнажив мелкие и редкие зубы. — Это — чтоб так каждую ночку!
Подкатившая настороженность, уколовшая Леху, моментально испарилась.
— Я бы и сам не против, — сокрушенно сообщил он, вновь прикладываясь к бутылке. — Но планида наша иная… Один раз — фарт, пять раз — без карт…
— Но сегодня ты, чувствую, козырную игру провернул, — благожелательно уточнил Витёк, сворачивая с трассы на бетонку, ведущую к поселку.
— Ну, как сказать… — отозвался Леха, вновь озабоченно постигая какую-то неприятную нотку в голосе водилы.
— Вот и скажи… — Витёк принял вправо, притормозив у края березовой рощицы. Заглушил двигатель. — Вот и скажи, — повторил уже с откровенной неприязнью, — почему меня за фраера гнутого держишь? А?
— Ты чего, в натуре, пасть не по делу расклеил?! — остервенело вскинулся Леха на собеседника, но тут же и осекся: в лоб ему смотрел зрачок “Парабеллума”, и держала пистолет, как дошло сразу же, ослепительно-охолаживающе, — твердая и безжалостная рука.
Тот самый “Парабеллум”, который сейчас должен лежать в одной из сумок в багажнике…
И всплыло: пока он трепался с Людкой, этот любознательный примат влез в багажник…
— Так вот насчет фраера, — глухо и спокойно объяснил Витёк. — Что меня с собой на дело не взял, воля твоя. Что на стоху меня подписал — я ее получил и — не в претензии. А в претензии, Леша, милый друг, я на то, что сыграл ты со мной в темный лес, рискнув и своей шкурой, и моей башкой… — Приблизив ствол пистолета ко лбу оторопевшего пассажира, он с доверительной укоризной продолжил: — Взяли бы нас с тобой у тех кустиков, где ты хоронился со своим карго огнестрельным, поплыл бы я опять в вагоне с решеточками, в тесноте и убожестве, на север дальний, во тьму промозглую… Да и останови машинку для проверочки любопытный мусорок с палочкой полосатой, тоже крупная незадача бы вывинтилась… С учетом моей боевой биографии. Так ведь?
— Ладно, давай по-честному, — дрогнувшим голосом предложил Леха.
— Вот и давай, — согласился Витёк. — Роток раскрывай, доклад зачинай…
— О чем доклад-то?
— Кто навел, кто в лес завел… — На досуге Витёк грешил сочинительством стихотворных виршей, в основном — матерных частушек, но порой позволял себе поупражняться в рифмах и в бытовых разговорах.
Лихорадочно соображая, что неосторожный и чистосердечный ответ несет в себе угрозу погибели, Леха сбивчиво поведал о знакомой, работающей в экспертно-криминалистическом отделе и проговорившейся в его присутствии мужу об оружии и сломанной сигнализации. О похищении денег он, естественно, умолчал, равно как и о преднамеренном сговоре с Людмилой.
Вдумчиво выслушав арендатора его транспортного средства, Витёк скучно поинтересовался:
— А проговорилась-то баба накануне?
— Не, неделю назад! — успокоил его Леха. — На кухне мужу… А я в сортире был, слышал…
— То есть — все чистяком? — уточнил Витёк.
— Конечно! Ты ствол-то убери, а?
— Уберу-уберу, только вот перекурю, — сказал Витёк, однако как держал “Парабеллум” зорко и агрессивно, так держать и продолжал, ни малейшей попытки закурить при этом не предпринимая. — Так и что с пушками ты, лох, делать-то собрался? А?
— Ну… давай… реализуем потихоньку… Все в пополаме… — сконфуженно потирая руки, молвил Леха.
— Во! — умудренно качнул головой Витёк. — Реализуем, стерилизуем… А кому и как — не сообразуем… Ладно! Считай, за подставу я тебя простил, но вот что ты друг упустил: спалишься ты с этим патронташем! И выйдет: не нашим, и не вашим…
— Да хватит тебе хореями шпарить! — поморщился Леха.
— Хватит, так хватит… — К большому облегчению Лехи, Витёк убрал пистолет под сиденье. Пустил движок. Сказал твердо: — Кому стволы спулить — знаю. Есть концы. Вместе на киче парились. Серьезная московская братва. Сколько дадут — поделим. И — только так! — Мотнул решительно головой. — А твои клиенты — верный прогар. От них к тебе точняком мусора притопают, а там и ко мне дорога недолгая… Так что вылезай возле своей хаты налегке, а я товар заховаю.
Возражать ушлому Витьку Леха не решился, хотя первый испуг, связанный с возможностью огнестрельного ранения в череп, уже прошел.
— Ну тогда и стольничек верни… — осмелел он. — Коль дело общее… Так ведь, коли по справедливости-то? Я ж тебе еще и бензин оплатил, и амортизацию…
— А я бы мог твою абортизацию не оплачивать… — Витёк со значением кивнул на скрывающуюся за багажником автомобиля березовую рощицу. — И вообще утилизацию… Стоха — моральный ущерб, осознай, друг!
— А когда ты мне ствол в рыло, а?
— За дело, товарищ! За дело! Меня ваша хитрость задела. И заела!
— Опять ты за свои прибаутки… — Леха беспомощно уронил на сиденье онемевшие руки.
Ему неимоверно хотелось пристукнуть шустрого и сметливого, как хорек Витька, но одновременно с безысходной обреченностью сознавалось, что совершить это он попросту не в силах.
В глубине души нахрапистый и самоуверенный Леха был трусоват, и, слава Богу, неспособен на насилие и убийство. Верхом его отваги была как раз эта самая незадачливая кража из милицейского вспомогательного ведомства.