Актирсеар оказался небольшим городком, с грязными улицами, на которых уже в этот ранний час было довольно много людей. Главным храмом здесь, похоже, было святилище Зарид - весьма странный выбор. На постоялых дворах деньги требовали вперед, и Диан отправился на окраину - там в любом городе жили ремесленники, к которым можно было наняться подмастерьем на день или на два за еду и, если повезет, за несколько монет. На этот раз повезло: он договорился с кузнецом, что будет ночью поддерживать огонь в горне вместо захворавшего мальчишки-подручного. Оставив кузнецу в залог возвращения свой тщательно завязанный мешок, в котором были рубашка и окаменевший кусок сыра, Диан вернулся в центр города и стал бродить по улицам, высматривая людей, которые по одному ему ведомым признакам казались способными ответить хотя бы на какой-нибудь из его вопросов. Навстречу ему шли, бежали и ехали праздные гуляки, лоточники, громко предлагавшие всякую всячину, водоносы, подметальщики, почтенные отцы семейств в сопровождении слуг, жен и потомства, просто чьи-то жены и чье-то потомство, оборванные попрошайки, храмовые служители...
Свернув не в тот переулок, Диан вместо центральной площади вышел на тихую улицу, по обе стороны которой раскинулись уютные садики, окруженные высокими витыми оградами. На ветках, с которых ветер уже начал срывать пожелтевшие листья, висели спелые плоды. Сидевший на ступеньках своего дома пожилой мужчина с дымящейся трубкой в зубах приложил левую ладонь ко лбу в знак приветствия, как будто случайный прохожий был его добрым соседом. На мгновение Диану показалось, что он не в городе под названием Актирсеар, а на своей родной улице. Но он уже давно научился загонять эти воспоминания обратно в самую глубину своей Внутренней вселенной. У одной из оград на земле валялось упавшее с дерева яблоко, Диан поднял его, вытер рукавом и тут увидел за оградой темноволосую девушку, которая стояла на крыльце и умывалась холодной водой из кувшина, смеясь и отфыркиваясь. Глядя, как она пытается плеснуть себе в лицо побольше воды и в то же время не обрызгать платье, Диан тоже невольно усмехнулся, и тут девушка подняла голову... Эта матово-белая кожа, выпирающие скулы, и самое главное - глаза, внешние уголки которых подняты так высоко вверх, что кажется - у людей таких глаз не бывает. Это была она! Существо из его снов во плоти, теплое и живое, в промокшем платье... Забыв о предосторожностях, Диан приник к забору, присматриваясь - этого же не могло быть! Она должна была явиться среди грома и молний, или в храме, на алтаре, в кружащем голову дыму благовоний и под бормотание молитв на умерших языках, или на вершине проклятой скалы, охраняемая огнедышащим змеем... Диан много раз представлял себе эту встречу - нет, он не мог увидеть ее вот так просто, случайно, в покинутом богами городишке, через забор, наклонившись за яблоком... Он ухватился за прутья ограды рукой и зажмурился.
Тинтес протер тряпочкой сапоги и тут вспомнил, что оставил подбитый мехом плащ в комнате. Выйдя из прихожей, он с размаху налетел на Алиту, в руках у которой была миска с дымящимся супом. Уже одетая для праздничного жертвоприношения Кальента заглянула с крыльца внутрь дома и увидела, что оба, облитые горячим варевом с ног до головы, сидят на полу и оглушительно переругиваются. У Тинтеса из бороды торчал кусок вареного мяса.
- Дочка, ты иди, иди, - сдерживая брань, сказал он. - Подожди у ворот. Сейчас подойду... курва! - последнее относилось к Алите, которая морщилась и дула на обожженные руки.
Кальента закрыла дверь, взяла корзинку с дарами и направилась к воротам. Надо попросить у Зарид мира для их дома. «Как мир ждет нас там, в темноте, так и пусть снизойдет он в стены эти, в глубины этих Внутренних вселенных, которые не дано изведать никому, кроме тебя, ибо мудрость исходит от покоя, а нет покоя глубже...». Слова этой молитвы всегда сильно действовали на Кальенту, глаза прикрывались сами собой, дыхание становилось ровным и глубоким, и она чувствовала, как ее Внутренняя вселенная приходит в благословенное равновесие. Она изгоняла из ее глубин тайный страх, который мучил Кальенту с детства, особенно по ночам, страх, на который нельзя было пожаловаться ни Сии, ни Алите, потому что это был страх ни перед чем. Она изгоняла из ее снов белое и распухшее лицо ее отца, Равеха, говорившего что-то совершенно непонятное... Поэтому Кальента так верила служителям Зарид и священным свиткам - в царстве Зарид не было тревог и страхов, только покой.
Повторяя про себя молитву, чтобы не сбиться во время принесения даров - ведь в таком случае священные слова не подействуют, - Кальента вышла за ворота, осторожно прикрыла их за собой, оставив небольшую щель, и остановилась. В этот момент Диан схватил ее в охапку и зажал ей рот рукой. Обезумевшая от ужаса Кальента отчаянно сопротивлялась. Пару раз она чувствительно ударила его каблуком по ноге, ухитрилась укусить за пальцы и, воспользовавшись тем, что он попытался ухватить ее поудобнее, чтобы можно было нести, нащупала на поясе нож. Диан заметил это, но прежде, чем он выкрутил ей руку, Кальента успела полоснуть его лезвием по ребрам и глухо крикнуть. Диан, морщась, отшвырнул нож подальше и поволок за собой извивавшуюся всем телом девушку.