«Алтарь отделен только для посвященных — to qusiasthrion monoij toij ierwmenoij afwristai», потому что святилище отделено от народа. Один из самых крупных православных канонистов Никодим Милош считает, что «с древнейших времен церкви воспрещено было входить в алтарь всяком, кто не принадлежит к клиру, в виду таинственности приносимой в алтаре бескровной жертвы» [67]. Оставим в стороне правильность утверждения о древности воспрещения, как и следующее замечание, что это общее правило восточной и западной церкви, но спросим, почему таинственность бескровной жертвы, приносимой в алтаре, может мешать мирянам входить в алтарь? Где и в чем здесь объяснение? Таинственность жертвы, приносимой в алтаре? Но «я от Господа принял то, что и вам передал, что Господь Иисус в ту ночь, в которую предан был взял хлеб и возблагодарив, преломил и сказал…» (I Кор. 11,23–24) и «чаша благословения, которую благословляем, не есть ли приношение крови Христовой? Хлеб, который преломляем, не есть ли приобщение тела Христова?» (I Кор. 10,16). Ап. Павел считал, что ему дана благодать, чтобы «благовествовать язычникам неисследимое богатство Христово и открыть всем, в чем состоит домостроительство тайны сокрывавшейся от вечности в Боге, создавшем все Иисусом Христом, дабы ныне соделалась известною через Церковь начальствам и властям многоразличная Премудрость Божия» (Еф. 3,8–10). Многоразличная Премудрость Божия открыта всем, а потому не по причине таинственности жертвы, приносимой в алтаре, воспрещен вход мирянам, а потому что миряне, как непосвященные, не могут приближаться к святилищу, — от них, как непосвященных, должна быть скрыта по возможности великая мистерия.
Желанием скрыть от непосвященных то, что делается в алтаре, объясняется и чтение священником про себя тайнодейственных молитв. Мы даже не можем ставить вопрос, знала или нет первоначальная и древняя церковь тайное чтение молитв, настолько оно находится в противоречии со всей литургической ее практикой. «Потом к предстоятелю братий приносятся хлеб и чаша воды и вина: он, взявши это, воссылает именем Сына и Духа Святого хвалу и славу Отцу всего и подробно совершает благодарение за то, что Он удостоил нас этого. После того, как он совершит молитвы и благодарение, весь присутствующий народ отвечает: аминь» [68]. Когда в церкви появилась «disciplina arcani», то она относилась к тем, кто не состоял еще в Церкви, т. к. от верных ничего не было скрыто в Церкви. Тайный гнозис, о котором говорили Климент Александрийский и Ориген, не имел отношения к литургическим актам, которые полностю были открыты всем верным, но к более полному знанию, котороe
постепенно раскрывается в зависимости от личного совершенствования каждого верующего. Практика тайного чтения молитв вошла в Церковь ранее VI–го века, т. к. с нею боролся уже император Юстиниан, который в 137–й новелле предписал, чтобы «святыя возношения с возгласомь от святейшихь епископов и пресвитеров произносимы были Богу нашему Ииcycy Христу с Отцем и Духом» [69]. Довольно наивно и слишком неуважительно объяснять чтение молитв про себя небрежением пресвитеров и епископов, стремящихся таким образом сократить продолжительность литургии. Еще менее можно объяснить тем, что указание литургических чинов «mustikwj» было неправильно понято, как тайное чтение. Как раз именно наоборот «mustikwj» и было правильно понято, как таинственное, мистическое и потому молитвы стали читаться тайно от народа: от непосвященных таинственность произносимых молитв должна быть закрыта. Мистерии coвepшается втайне от непосвященных, и только мисты посвящены в эту тайну. Случайно ли в «Церковных канонах» епископы названы «mustai»? [70]. Через много веков принят был, правда, не сам термин, но его содержание.
Древний образ причащения — так как причащаются ныне священнослужители в алтаре — был достоянием всех членов Церкви. «По сему, аще кто хощеть во время литургии причаститися пречистаго Тела и едино с Ними через причастие быти (wste ei tij tou acrantou swmatoj metascein en to thj sunaxewj boulhqeih kairw…): руки да слагает во образ креста и да приемлет общение благодати. Ибо из злата или иного вещества вместо руки некия вместилища устрояющих для приятия божественнаго дара и посредством оных сподобляющихся отнюдь не одобряем, яко предпочитающихь Божию образу вещество бездушное и подчиненное рукам человеческим» [71]. Вопреки этому правилу, выражающему древнейшее предание Церкви — «ибо всякий раз, когда вы едите хлеб сей и пиете чашу сию, смерть Господню возвещаете, доколе Он приидет» (I Кор. 11,26) — засвидетельствованное всей древней христианской письменностью, начиная с Иустина Мученика, устанавливается различие в образе принятия св. Тайн [72]. Все тот же Вальсамон по поводу этого различия говорил, что оно не вызвано «недостоинством мирян, а что так передала истинная вера, страх Божий и настоящее благоговение» [73]. Это скорее попытка уйти от объяснения, чем само объяснение. Почему истинная вера, страх Божий, настоящее благоговение должны изменить древний образ причащения для лаиков и для большинства членов клира? И разве истинная вера, страх Божий и настоящее благоговение только лишь мирянская добродетель и от нее свободны высшие степени священства? Объяснение, конечно, не может лежать в этом, как оно не лежит в доводах чисто практического характера, а в учении о мирянах, как непосвященных.
67
Н. Милаш, «Правила православной Церкви с толкованиями', СПБ, 1911, т. 1, стр. 558. Уже Вальсамон знал о другом правиле западной церкви: «о латынянах знаю, что не только миряне–мужчины, но и женщины входят во святой алтарь и сидят даже и тогда, когда стоят священнодействующие» (Вальсамон, Толкование 69–го правила Трулльского собора).
72
Различие в образе причащения лаиков в православной и католической церкви не качественное, а количественное. Важно не это различие, важно различие в образе причащения клириков и мирян, одинаково существующее в католической и православной церкви.