Церковь была во всех отношениях подготовлена, имела все необходимое; как невеста с богатым приданым, ожидала она, наполовину бессознательно, но нетерпеливо, своего жениха – государство. Она была ему ровней; ее божественный авторитет и духовное воинство служителей давали ей такое же могущество, как ему – войска. Она была могущественнее его; но ее внешнее положение не соответствовало еще ее значению. Константин первый усмотрел ее и протянул ей руку для будущего союза.
Это не было бы возможно, если бы не существовало предшествующей подготовки и со стороны государства.
V. Развитие государства в сторону сближения с церковью
Окончательное слияние церкви и государства при Константине не могло бы осуществиться, если бы образ действий и развитие государства не способствовали заранее тому, чтобы сблизить его с церковью. Необходимо обратить внимание на следующие явления.
1) Утрата римским государством национального характера. На первом плане следует отметить утрату Римским государством национального характера во II и III веках. Как известно, империя в это время все более утрачивала римское обличие и становилась всемирною монархиею. Это выразилось уже в предоставлении эдиктом Каракаллы (212) права римского гражданства всем жителям провинции, что равнялось, конечно, нейтрализации этого права. Римская империя подпала под власть провинции. Уже в третьем столетии у нее оказалось несколько столиц, и Рим не был главною из них. При Диоклетиане это вполне выяснилось; Раз государство переставало быть национальным и утрачивало национально-отечественное самосознание, последнее должно было замениться другим. А такою заменою могло стать только самосознание универсально-религиозное: tertium non datur. Христианство здесь оказывалось наготове.
2) Государственная религия. Эволюция, которой подвергалась в течение трех первых веков греко-римская религия, была параллельна развитию государства, поскольку и в ней, как и в этом развитии, осуществлялась постепенная утрата национального элемента. Новое направление религии – в сторону трансцендентального и потустороннего и, вместе с тем, индивидуального, ее обращение вовнутрь и спиритуализация должны были иметь непременным последствием совлечение национального облика; а взаимодействие религий между собою, в особенности приток религий Востока, благоприятствовало этому явлению. Государство пыталось, правда, удержать в религии универсальный национально-политический элемент созданием культа императора, но этот культ, бедный содержанием, все менее и менее соответствовал нарождавшимся религиозным запросам. Было еще и другое средство: принятие чуждых религий, торжественное водворение их из провинций в Рим и слияние их культа с государственным культом римских богов; но результатом этого было лишь разложение религиозного начала и невозможность служащей поддержанию государства религиозной политики. Такое положение дела уже в последнем столетии до Константина побуждало отдельных императоров на религиозные эксперименты. Гелиогабал стремился насильственно подчинить все религии своему сирийскому богу и даже римских национальных богов поставить под его главенство. Опыт окончился полной неудачей. Его двоюродный брат Александр Север пытался, напротив, вложить в различные религии сознание их внутренней тождественности и объединить их взаимным признанием. Разумеется, и эти философские стремления не увенчались успехом. Но в обоих случаях виден ясно монотеистический мотив, и заключается определенное указание на то, что должно было случиться. В высшей степени интересно предприятие Максимина Дазы: административно объединить в каждой провинции все религии и культы под высшим наблюдением государственного верховного жреца, установить по отношению к жрецам контроль государства и тем поднять все сословие. Предполагалось образовать своего рода языческую государственную церковь, весь строй которой являлся совершенно явственно сколком с христианского церковного строя. Повсюду выступает здесь настоятельная потребность в общей для всех религии и церкви, могущей сплотить граждан и служить опорою государству. Правда, Диоклетиан попробовал еще раз обойтись теми римскими религиозными элементами, которые продолжали еще существовать после введения им нового порядка вещей, хотя и сильно видоизмененными под влиянием культа Митры и Солнца. Но при установлении им совершенно новых основ политической администрации и правления империею, при создании на месте старого государства нового с системою управления восточной деспотии – реакционность его религиозной политики явилась непонятным промахом, пригодным лишь к тому, чтобы доказать ad oculos ее несостоятельность. Она потерпела полнейшее поражение. Новое государство никоим образом не могло опираться на скудные основы древнего культа, вдобавок фактически разрушенные деспотическим ориентализмом; и Константин, свидетель-очевидец этого разрушения, правильно почерпнул из виденного единственно верные выводы. То, к чему стремилась эпоха и государство, была универсальная монотеистическая религия, построенная пирамидально, т. е. с широким основанием и единою строго определенною вершиною; религия «философская» и сакраментальная в то же время. Такую религию не было надобности отыскивать или выдумывать, она имелась налицо. Это было христианство, обладавшее всем этим в большей мере, нежели все то, что изобретали Гелиогабал, Александр Север и Максимин Даза, – обладавшее, сверх того, могущественным классом служителей, которые могли предоставить надежные силы в руки государства. Таким образом, религиозная эволюция внутри государства приводила непосредственно к христианству.