Христианское учение. 2) Христианское учение не заключало в себе никаких элементов, которые должны были бы казаться опасными или хотя бы только нежелательными в глазах государства. Правда, можно было призадуматься над откровением о «Царе», «Христе» – его называли также «императором», но скоро убедились, что откровение это не имело революционного и политического значения. Подозрение в том, что христианское учение побуждает к безнравственным действиям, державшееся в народе в течение целого столетия, по-видимому, лишь в редких случаях констатировалось перед судом. Предубеждение против христианства вызывалось не отталкивающим, но чуждым и непривычным характером этого учения. Догмат воскресения плоти, ожидания гибели мира посредством огня, проповедь о воплощении Сына Божия и рождения Его от Девы, о воскресении и вознесении распятого еврейского «софиста» – все это были «чужеземные мифы и басни», недостойные внимания и, в конце концов, непозволительные, раз они начинали проникать из мастерских ремесленников в порядочное общество.
Но христианское учение состояло не только из этого откровения. На первом плане стояла проповедь единого Бога, духа по природе, проповедь единства мира, божественного творения и попечения о мире, единства и достоинства рода человеческого, разума и свободы, бессмертия и вечной жизни. Поскольку оно состояло из этих представлений, христианство являлось философией, и философией возвышенной, родственной духовной культуре государства. Между тем, именно эта сторона христианского учения была выдвинута на первый план апологетами, выступающими со времени Адриана и Антонина Пия. Они стремились доказать разумность христианства, отводя исторической части в своем учении второстепенное место или вводя ее в число своих доказательств. Прежде всего, они старались оправдать поклонение Христу тем, что смотрели на его личность как на телесное проявление
Логоса, от века являющегося творческим началом мира и проникающего его как божественный Разум и Премудрость. За ними последовали учители церкви, к концу II столетия упрочившие и разработавшие христианскую догму в борьбе с гностицизмом; таким образом, эта догма навсегда оказалась насажденной на почву идеалистической, эллинской философии или, по крайней мере, тесно связанною с нею. Первая крупная церковная школа – вероисповедная школа в Александрии – сознательно и успешно разрабатывала христианское учение в этом направлении. Этим была разрушена преграда, отделявшая «язычество» от христианства, хотя эллинская философия и оставалась для учителей церкви лишь преддверием истины, лишь ступенью, ведущею к ней. Климент Александрийский мог поспорить с любым из эллинских учителей его времени всеобъемлющими знаниями, свободой духа и ясностью религиозно-философского познания, а Ориген всех превосходил своею широкой ученостью, тонкостью филологической критики и творческою силою спекулятивного мышления. Порфирий определенно подчеркивал, что Ориген мыслит о Боге и мире как эллин, и прибавлял, что он вводит в это познание чуждые вымыслы. Когда мы слышим, что тот же самый Ориген приглашен был провинциальным наместником для чтения ему лекций о религии, что императрица-мать Маммея призывала его для наставления ее в учении о бессмертии, что множество не-христиан посещало его учительские чтения; когда мы узнаем о переписке императрицы с римским учителем Ипполитом, о том, что, по заслуживающему доверия преданию, император Александр Север причислял Христа к величайшим героям человечества и относился к его словам с величайшим одобрением, – мы должны во всем этом видеть ясные доказательства того, что христианское учение, какие бы пункты преткновения оно в отдельных случаях ни представляло, начало обращаться в связующее звено, тесно объединяющее между собою эллинизм и христианство. А это не могло не оказать влияния на взаимные отношения между церковью и государством, так как последнее не могло длительно сохранять враждебное положение по отношению к духовному течению, пользовавшемуся уважением в широких кругах его граждан.