Архимандрит Рафаил (Карелин)
Церковь и мир на пороге Апокалипсиса
По благословению Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II
От издательства
Что такое православный христианин, по каким признакам узнать его в этом одержимом страстями мире? Где сегодня грань между ним и язычником, знающим лишь один закон – закон удовлетворения своих многообразных потребностей; где проходит разделительная черта между верующим во Христа и невероматеистом, равнодушным ко всему, что недоступно для его чувственного восприятия?
«У христиан, – говорит преподобный Макарий Великий, – свой мир, свой образ жизни, и ум, и слово, и деятельность свои; инаковы же образ жизни, и ум, и слово, и деятельность у людей мира сего. Иное – христиане, иное – миролюбцы; между теми и другими расстояние велико»[1]. И «расстояние» это, «инаковость», о которой говорит преподобный – в образе мыслей и чувств. А область проявления их – отношение к тому, что окружает нас в этой временной жизни, выражающееся в конкретных, видимых поступках и делах. Вся жизнь «миролюбца» обусловлена рядом правил, сущность которых – помочь ему достигнуть тех или иных целей, которые он ставит перед собой, нередко – любой ценой. Жизнь же христианина обуславливается его верой в Бога, в будущее воздаяние, и единственный закон для него – закон заповедей Христовых, которые сами есть жизнь вечная (Ин. 12, 50). И вот он, образ жизни христианина, – евангельский, такой, к какому призывает человечество Сам Христос.
На протяжении своего двухтысячелетнего существования христианская Церковь переживала различные времена, различным было и ее положение в мире. Первые века истории Церкви на земле характерны прежде всего тем, что между ставшими «новой тварью», совлекшимися «ветхого человека» и языческим миром, который, «тлея в обольстительных похотях», не желал знать гонимых и мучимых «галилеян», пролегала жесткая граница. В ту пору каждый христианин мог в любое мгновение закончить свою жизнь мученичеством и оттого постоянно готовился к тому, чтобы предстать перед Богом, стремился быть в святой жизни и благочестии (2 Пет. 3, 11); да и сам дух жизни первых христиан показывал, что они отнюдь не имеют здесь постоянного града, но взыскуют лишь будущего (Евр. 13, 14). Тот языческий мир, посреди которого они жили и похотям которого сами некогда предавались, был им противен, не могло быть согласия между ними и царившим в этом мире безбожием и неистовым развратом. Оттого и удивлялись те, с кем они еще вчера совместно «увеселялись» его «радостями». Оттого, пораженные святостью и чистотой их нового бытия, их стойкостью и мужеством перед лицом гонений и пыток, эти люди сами все чаще превращались из лютых волков в овец стада Христова.
Но вот наступил совершенно иной период в жизни Церкви: христианство, еще недавно гонимое, превратилось в государственную религию могущественнейшей империи. Мир же, хотя и изменился, но всецело не переродился. И любовь к нему, которая, по слову Писания, есть вражда против Бога (Иак. 4, 4), так и осталась в сердцах большинства живущих в нем людей. А отторгаемые им прежде и сами не приемлющие его «язычества» христиане сделались вместе с тем его частью. Так в сердце самого мира началась борьба – между духом Христа и духом антихристовым; христианство стремилось преобразить мир, освятить, привести его ко Христу, а мир – оземлить, «секуляризовать» христианство, превратить его из Божественного установления в некий общественно-государственный институт, имеющий свои моральные нормы, которые, впрочем, не обязательно соблюдать. И сколь тяжка эта борьба, можно заключить из того, что не раз на протяжении веков слышался в Церкви Христовой вопрос: не легче ли было тогда, когда горели костры и блистали мечи римских воинов, когда хищники устремлялись на арену и зрители замирали на трибунах, предвкушая кровавую расправу над последователями распятого Христа?
А наше время, наверное, еще сложнее; еще хитросплетенней, еще запутанней сама борьба – особенно в теперешней России, на всех землях, связанных с ней единым прошлым, общей историей. Позади у нас – гонения, по жестокости своей не уступающие гонениям эпохи Декия и Диоклетиана. Затем – десятилетия «антирелигиозной пропаганды», когда государство со всем своим аппаратом вело целенаправленную, «научно» организованную борьбу с религией. И само настоящее – теперь, когда появилась возможность трезво его оценивать, – представляется уже отнюдь не идиллическим, исполненным надежд на «расцвет» духовности и долгожданное «всенародное покаяние».