Но для знающих это не может служить соблазном. Если даже закрыты Царские врата, у вас всегда могут быть в кармане молитвословы, вы всегда можете их вынуть и читать, а если вы их не вынули и не знаете этих молитв, вы можете просто молиться о том, чтобы Господь приходил в церковь, что вы вместе с Ним освящаете Святые Дары, и вы — участники этого таинства. И тогда как бы ни было в храме: пышно ли, убого ли, открыты ли Царские врата, закрыты ли, — в это время вы участники таинства.
Иногда Царские врата бывают резные, и через них немножко видно. В Древней Руси Царские врата были маленькие (в Третьяковке они есть), и священник был виден, и алтарь был весь виден; они закрывались символически. Но потом они из символа стали реальностью.
В киевском соборе Святого Владимира были сделаны такие маленькие Царские врата, низкие, до пояса, но когда я был последний раз в Киеве, я увидел, что их сняли, хотя на них была живопись Васнецова и Нестерова, и навесили такие, которые закрывают все! Несмотря на то, что это все исторические ценности, которые созданы при деятельном участии Адриана Прахова[56] и всей его команды, это все как музей! И эти врата — они тоже были бесценны, на каждом из них, по–моему, 4 или 6 картин–икон, написанных Васнецовым, не говоря о резьбе и прочем. Но, понимаете, это порочная практика, и она нас не касается.
Каждый приходит в храм со своими проблемами, каждый молится о своем. Да, все мы вместе обращаемся к Богу, но уходим из церкви такими же чужими друг другу, какими пришли. Мы не становимся едины в этом общем деле.
Люди, которые приходят в храм, не могут все знать друг друга. Для этого у нас приход разделен на группы, в которых люди знают друг друга. И мы всегда стараемся, чтобы эти знающие друг друга люди причащались вместе. Сделать всех своими знакомыми, когда там собирается 200 или 300 человек, — это безнадежно.
А если придешь в «чужой» храм, то что же тогда, просто отстоять?
Если вы приходите вместе, то ваш акт осуществляется.
Нет, мне кажется, что в самой литургии, может, в литургическом тексте чего‑то не хватает… А как сделать, чтобы люди вышли из храма, даже если они не знали друг друга, более соединенными?
Нет, все там правильно, все там есть. В литургии все‑таки большой разрыв получается между теоретическим и практическим — это и создает определенное чувство.
Если совершается вековое догматическое нарушение, оно не может не сказаться в церковной жизни. Было бы очень странно, если бы оно никак не сказалось на качестве наших переживаний. Безусловно, скажется. Это ущерб. Если есть попрание… Каждая литургия в таком исполнении (я это называю оформлением) все‑таки всегда попирается. Она попирается, потому что попирается Кровь Христова. Ибо когда Господь умер, завеса Храма разодралась, чтобы показать, что больше ничего не отделяет нас от Него. А потом завесу придумали, все как бы обратно вернулось. Это обратный ход к временам ветхозаветным, когда тайна была закрыта, Бог был сокровен.
Я понимаю эту психологию, но она же не соответствует Евангелию. Я понимаю, что народу кажется, что все таинственно — все хорошо. Все хорошо, но в Евангелии — другое. Факт остается фактом… Потому и завеса разодралась. Даже те, кто не верит, что это случилось, должны быть убеждены, что в Евангелии это написано не случайно, а как символ того, что кончился период, который отделял человека от Бога непроходимой завесой. Так же как и легенда о Божией Матери, написанная в апокрифах, которую вся Церковь признает, — о введении во Храм: младенцем Ее священник взял и повел в Святая святых, куда никто не входил. Это же тоже легенда, возникшая не случайно, а чтобы показать, что отныне нет этого средостения.
Что означало «Святая святых»? В Иерусалимском храме в Святая святых люди не молились, там находились священники. Храмом, то есть местом молитвы, назывался двор, где стояли толпы людей. А внутри стояли жертвенники, светильники, лампады, и потом шла стена! А за стеной было глухое темное помещение, открытое небу, куда как бы с неба должна была сходить Божественная искра, огонь. И там стоял Ковчег, потом и Ковчега не стало.
56
Прахов Адриан Викторович (1846–1916) — русский историк искусства, археолог и художественный критик. В Киеве руководил сооружением и росписью Владимирского собора.