Жестокое обращение Бертольда с женой и ребенком привлекло к себе внимание соседей, и они сообщили об этом в полицию. Его хотели арестовать, но, когда полиция пришла в дом, оказалось, что и он, и жена с ребенком бесследно исчезли.
Вскоре Бертольд объявился в Верхней Силезии; к тому времени он уже был без жены и ребенка и бодро принялся писать свою картину, которая никак не получалась у него в М. Однако он успел закончить только Марию и младенцев, как вдруг с ним приключилась ужасная болезнь, которая чуть было не свела его в могилу. Впрочем, он и сам желал тогда смерти. Люди, которые за ним ухаживали, понемногу распродали все его имущество, в том числе и неоконченную картину, и, едва придя в себя после болезни, он покинул эти места жалким и хворым нищим.
Впоследствии он кое-как добывал себе пропитание, пробавляясь настенной росписью, когда ему перепадал какой-нибудь заказ.
— История Бертольда таит в себе нечто ужасное и зловещее, — сказал я профессору, — Неужели он убил свою ни в чем не повинную жену и родного сына?
— Он глупец и сумасшедший, — ответил на это профессор. — Но я не верю, чтобы у него хватило духу на такой поступок. Сам он ничего определенного об этом не говорит; возможно, он только воображает, будто повинен в смерти жены и сына. Кстати, сейчас Бертольд опять малюет мрамор; нынче ночью он будет заканчивать алтарь, в это время он бывает в хорошем настроении, и, может быть, вам удастся выведать у него побольше об этом деликатном вопросе.
Должен сознаться, что после чтения записок, из которых я узнал историю Бертольда, у меня мороз по коже прошел при одной мысли среди ночи остаться наедине с этим человеком в пустой церкви. И я решил повидаться с ним при ясном свете.
Я застал Бертольда, когда он, погруженный в угрюмую задумчивость, стоял на помосте и кропил краской стену, чтобы получить мраморные прожилки. Взобравшись к нему, я стал молча подавать ему горшочки с красками. Он обернулся и с удивлением посмотрел на меня.
— Я — ваш подручный, — промолвил я тихо. Он улыбнулся.
Спустя несколько минут я как можно непринужденнее заговорил о его жизни как будто бы возвращаясь к этой теме, и он, по-видимому, решил, что сам прошлой ночью обо всем мне рассказал. Постепенно я подводил разговор к роковой катастрофе, а потом вдруг прямо брякнул:
— Так, стало быть, вы в припадке умопомрачения убили свою жену и ребенка?
Тут он выронил горшочек с краской и кисть и, вперив в меня засверкавший взор, вскричал, потрясая воздетыми руками:
— Эти руки не запятнаны кровью моей жены и сына! Еще одно такое слово — и мы вместе бросимся вниз и размозжим свои головы о каменный пол!
Момент был весьма щекотливый, и я решил отвлечь внимание художника.
— Ах, взгляните-ка, милый Бертольд, — произнес я как можно хладнокровнее, — какие безобразные потеки получаются от этой темно-желтой краски.
Он глянул и начал замазывать пятно, а я тем временем потихоньку спустился с лесов, вышел из церкви и отправился к профессору, представляя, как он будет потешаться оттого, что мне поделом досталось за мое любопытство.
Коляску мою уже починили, и я покинул Г., взяв с господина Вальтера обещание, что он сразу же напишет мне обо всем, что бы ни приключилось с Бертольдом.
Прошло, кажется, около полугода, как я и в самом деле получил от профессора письмо, в котором он пространно изливался по поводу удовольствия, полученного от нашего знакомства. О Бертольде же он написал следующее:
«Вскоре после Вашего отъезда с нашим чудаком-художником стали происходить удивительные вещи. Он вдруг повеселел, дописал свою картину, и все дивятся на нее пуще прежнего. А потом внезапно исчез, ничего с собой не взяв. Спустя несколько дней на берегу реки обнаружили его шляпу и дорожный посох, и по этой причине мы все полагаем, что он, верно, лишил себя жизни».