Исполнять повеления власти в обмен на тихую и безмятежную жизнь – такова была рамка сговора. Церковники самым бессовестным образом оправдали беспощадную эксплуатацию, царящую в империи, утешая при этом угнетаемых тем, что за смирение и покорность, за свои страдания тут, блаженны они будут там, в мире загробном, из которого, заметим, от ушедших ни слуху, ни духу. В обмен же за сотрудничество, за лояльность власть имущие отдавали церковникам в безвозмездное владение земли и здания…
Так на платформе экономических и административно-политических взаимовыгод произошло сращение сонма священнослужителей с государственным аппаратом господствующего эксплуататорского класса.
Об этом да еще в подобном тоне крайне неприятно размышлять. Тем более что историческую и духовно-практическую ценность составляют совсем не те, кто расточал свою жизнь на земную суету, но те, кто, пренебрегая шкурной выгодой и даже собственной физической безопасностью, не впадая в различные религиозные спекуляции, утверждал всем своим существом и всем существованием своим простые постулаты учения Иисуса Христа. Но, как читатель понимает, моя задача состоит не в том, чтобы раскрыть положительную сторону практического воплощения христианства, но чтобы показать, как определенные отцы церкви, нечаянно впавшие в губительное заблуждение или же вполне сознательно выдающие ложь за истину, используя нюансы – оттенки и мелочи, до полнейшей неузнаваемости извратили основы и суть. Именно это происходило, например, в Римской Галлии, где отрицание христианского равенства, выражающееся в утверждении господства власти епископов, и стремление к материальному довольству привели к тому, что представители клира стали вербоваться из богатых членов общин, а сама должность епископа буквально покупалась светскими деятелями, в том числе, виноделами и виноторговцами. Соответственно, последние выступали еще и лоббистами своего бизнеса, внедряющими в жизнь представление о винопитии, как о нормальном и естественном образе жизни… И, конечно, сами же пропагандисты винопития становились, как обычно, и первыми жертвами своего порока. И вскоре пьянство среди духовных лиц распространилось столь широко, что Агдский собор 506 г. был вынужден запретить священникам, дьяконам и поддьяконам даже присутствовать на брачных пирах. Кроме того, собор записал в своих решениях: «Прежде всего, клирики должны избегать пьянства, которое есть искра и рассадник все пороков. Поэтому того, кто обнаружится пьяным, мы постановляем, чтобы научился порядку, пусть или будет отлучен от причастия в течении тридцати дней, или подвергнется телесному наказанию» [114].
Конечно, при настроенности церкви на борьбу только с пьянством, а не за трезвость, и при положительном в целом отношении церкви к винопитию, никакие запреты и ограничения ожидаемых результатов дать просто не могли. Потому-то и Маконский собор 585 года был вынужден уже традиционно взывать все о том же: «Ни один пьяный или уже наевшийся священник да не осмеливается совершать жертвоприношения» [115]. То, что священник пьет во внеслужебное время – это ничуть не порицаемо. Личная жизнь вне внимания общества и церкви. Главное, чтоб во время службы на ногах стоял уверенно да чтоб язык не заплетался.
И подобная толерантность, конечно же, не могла не выступать прямым пособником бесовщины, господствующей в христианском мире, замешанной на спиртосодержащей отраве и животных страстях. И нередко эта бесовщина доводила до крайностей. Позорных и преступных. Так, в частности, произошло во Франкской Галлии с епископом Амбренским – Салонием и епископом Гапским – Сагиттарием, которые будучи в пьяном виде систематически доходили до блуда, грабежей, захвата заложников, до буйных драк и даже до убийств. В результате, собор Лионский (567 г.) нашел нужным низложить иерархов, лишить их священного сана. Но – не поразительно ли это? – папа Иоанн III с дозволения известного своей жестокостью короля франков Гунтрамна, причисленного впоследствии за постоянное покровительство церкви к лику святых, отменил решение собора Лионского и восстановил злодеев в сане?!..
…Весьма эффективным подспорьем для насаждения в умах людей идеи винопития и, соответственно, интенсификации процесса всеобщей алкоголизации вскоре стали служить и монахи Римской империи. Монашество, – как утверждал французский историк Франсуа Гизо (1787–1874), – обязано своим происхождением не какой-то специальной затее духовных лиц, но порокам, коими было поражено общество: бездеятельность, развращенность и нищета [116]. Больное общество породило бродяг, бродяги же, одухотворенные христианской идеей, превратились и в странствующих, и в затворе пребывающих монахов, обретших высший смысл своего бренного существования и осознание своей миссии – хранить в чистоте учение Христа.