Положение дел круто изменилось во второй половине XIV века, когда под натиском монголов, стремящихся – где-то с использованием «кнута», где-то с помощью «пряника» – к созданию удобств в управлении оккупированными территориями, вечевая демократия была почти окончательно низложена и право распоряжаться земельной, и не только земельной собственностью, все более и более концентрировалась в руках князей, которые, имея соответствующий ярлык от хана, уже по своему усмотрению одаривали «всенародным добром» тех, кого одаривать считали нужным и выгодным лично для себя; при этом, княжеские междоусобицы были решительно подавлены; был запущен процесс централизации военно-политической власти в одних руках – в руках московского князя Дмитрия Ивановича.
Власть же, как известно, не от Бога, а от личностной способности влиять на поведение других людей. Способность же сия есть проявление либо большого ума, либо мощной физической (военной) силы. С помощью силы ума и с помощью права сильного добиться можно многого, но еще большего можно добиться, «положив лапу» на ту собственность, без которой люди не могут обойтись. Вот почему все узурпаторы политической власти и стремились так настойчиво и систематически проводить политику рейдерских захватов, поглощая землевладения, имущество, упраздняя имущественные и прочие права. И вот тут-то, как нельзя лучше и сгодился черный легион отлынивающих от общественно-полезного труда, склонных к бродяжничеству и паразитарному образу жизни – легион монахов. Именно они, тогдашние социальные трутни, пользуясь огромной поддержкой московского истеблишмента и местных удельных князей, способных держать нос по ветру, и поэтому идущих в фарватере московской политики, и ринулись в «глубинку» – создавать монастыри нового типа, не связанные с провинциальными феодалами и не зависящие от них. Так появились «новые русские христиане» – энергичные, предприимчивые, бессовестные, ставившие «перед вновь возникающими «обителями» прежде всего хозяйственные задачи и превратившие эти обители в самостоятельные феодальные вотчины, которые непрерывно обрастали селами, деревнями, пустошами, различными земельными угодьями, сеножатями, соляными варницами, рыбными ловлями с зависимой и наемной, но неуклонно закрепощающейся рабочей силой» [187].
В общем, процесс становления феодальных отношений попер полным ходом. Монастыри, зависимые от московского митрополита, который, в свою очередь, целиком и полностью зависел от московского князя, монастыри, христианизирующие население путем духовной оккупации и насильственного административного переподчинения себе и территорий, и всего на них существующего, выступали отменной опорой оформляющегося феодального государства, причем, опорой более основательной и надежной, чем боярские вотчины. И все это – под малиновый звон колоколов да под проповеди о нестяжании и смирении…
Конечно, продвижение монастырей нового типа было далеко не триумфальным. Так оно ж и понятно: монахов привлекали не дикие места, а те, которые уже были освоены либо первопроходцами, либо аборигенами. При этом пришлые черноризцы норовили поселиться поближе к селу и к городу, и непременно у дороги, занимая при этом «пустыни», служившие обычно пастбищами, охотничьими угодьями, местами рыбной ловли для окрестного населения; тихой сапой присваивая крестьянские земли, превращая местное население в феодально зависимых людей. Поэтому, всюду, где только появлялись монахи-конкистадоры, они встречали неизменный жесткий отпор со стороны местных жителей. Церквушки и кельи жгли, пришлых не только избивали, но и убивали. И даже возведенных в сан. Так, например, 6 марта 1550 года крестьяне из села Белое (Белозерский уезд) пришли в недостроенный Пошехонский монастырь и порешили игумена Адриана; 15 мая 1550 крестьяне из деревни Обжа (Карелия) утопили в болоте игумена Адриана, основателя Свято-Николаевского монастыря; 21 мая 1584 года крестьяне из деревни Камкина (Важский уезд) за отошедшие к монастырю земли, игумена Агапита, основателя Николаевского монастыря, утопили в реке…
Касаясь данной проблемы, известный историк Н.М. Никольский уверенно констатировал: «Основание монастыря для окрестного крестьянского населения вовсе не было таким радостным событием, каким изображают основание монастырей монахи-летописцы и жития святых. Когда светильник веры, будущий святой чудотворец, рубил себе в лесу, но непременно у слияния двух рек, одинокую келью, зародыш будущего монастыря, окрестные крестьяне откровенно заявляли ему: «Почто в нашей земле построил еси монастырь? или хощеши землями и селами нашими обладати?» [188]