И уж совсем определенно и однозначно – правда, с одной незначительной оговоркой, да и то, смахивающей на дань уважения к борцам века минувшего, выступавшим против несносной спеси и опасной самостоятельности церковников – было прописано право церкви на приобретение имущества и владение оным в указе от 29 мая 1810 года «О дозволении монастырям приобретать недвижимые имения, с Высочайшего соизволения»: «Его Императорское Величество… предположить изволил, чтоб не отменяя постановления о неприобретении монастырям недвижимых имений существующего, всякой раз, когда таковые покупки ими по надобностям их чинимы будут, испрашиваемо было особенно на совершение купчих Высочайшее соизволение; посредством чего частные только исключения деланы быть могут в общем законе, и всегда можно будет удовлетворять желаниям монастырей, соответственно подлинным их надобностям» [280].
Так церковно-монастырскому стяжательству был дан, наконец-то, «зеленый свет». И это, действительно, было архиважным, поскольку тот в исторический период, когда духовенство оказалось без дармовых финансовых потоков, поступающих от былых рабов – крестьянской массы, – степень его материального благополучия, как и вообще полноценность церковной жизни, стали очень зависеть от наличия у него земли, от ее качества, от уровня агротехники и многого иного.
К сожалению, данные о росте – а рост и неуклонный, несомненно, был – архиерейского, церковного и монастырского землевладения в XIX в. страдают неполнотой и неточностями, но, тем не менее, даже те, частичные статистические данные по отдельным духовным субъектам, позволяют составить общую картину происходящего в те времена. Приведу лишь пару примеров, чтобы продемонстрировать верность только что сделанного утверждения.
На момент издания указа о секуляризации церковных имений – 26 февраля 1764 г. – во владении архиерейских домов и монастырей, не являющихся налогоплательщиками, по данным ревизии 1763 г. было 8,5 млн. десятин земельных угодий. И все эти земельные угодья в соответствии с указом были изъяты и переданы в Коллегию Экономии. Былой земельный собственник, фактически, был обнулен. Ему осталось довольствоваться лишь десятком-другим десятин, которые государыня, проявив милость, оставила ограбленному духовенству под огороды, сады и пастбища. Ну, несколько десятин – тоже не хило, поскольку десятина – это участок размером чуть больше гектара.
Итак, исходная точка – нуль, а в 1890 г. – уже 1.671.198 дес. земли в собственности церкви [281]!
По другим данным картина еще краше: «общее количество церковной и монастырской земли в 1890 г. составило 2.122.738 дес., а включая Привислинский край, Кавказ и Азиатскую Россию – 2.360.251 дес.» [282].
Огромнейшее количество земли! Однако все это, огромнейшее количество земли и слегка не напоминает тот жирок, что был в былые времена. Англичанин Сэмюэл Коллинз (1619–1670), придворный врач царя Алексея Михайловича, в своих записках, сделанных в период пребывания в Москве, отмечал: «…две трети царства принадлежат церкви» [283].
Две трети! Но две трети от общероссийской собственности – это же не просто юридически оформленный, задокументированный и уже потому вопрос, подлежащий консервации. Смысл наличия собственности в том, что она приносит владельцу определенную экономическую выгоду в форме прибыли, дохода, ренты, дивидендов и др. Поэтому земельный собственник и осуществляет, так называемую, экономическуюдеятельность, которая находит, как говорил классик, свое концентрированное выражение в политике. Политика – в нашем случае – это способ управления, в частности, при помощи власти, или, как сказал некто, способный формулировать ясно и четко: «Политика – это борьба за право устанавливать свои правила игры».
Вот церковь – крупнейший игрок и землевладелец – и стремилась устанавливать собственные правила игры, ничем, при этом, не ограничивая себя в выборе используемых фигур, в том числе тех, что находятся на полях светского мира. И мог ли в стране, которую слово паутиной стреножил Святейший правительствующий синод – центр мракобесия, плетения интриг и заговоров, Синод – в значительной степени действующий исподволь, тихой сапой да из-за угла, мог ли в такой стране чувствовать себя в безопасности лютеранин Карл Петер Ульрих – герцог Гольштейн-Готторпский, в 14-летнем возрасте привезенный в Россию по распоряжению бездетной императрицы Елизаветы, и в ноябре 1742 года перешедший в православие под именем Петра Фёдоровича, но православным так и не ставший? В «Записках императрицы Екатерины Второй» есть тому свидетельство: «…он накупил себе немецких книг, но каких книг? часть их состояла из лютеранских молитвенников» [284].