Выступить-то с «Обращением…» патриарх выступил, но… в результате стало очевидным лишь то, что у ПРЦ нет ни одного рычага для сколько-нибудь ощутимого воздействия на государство – она совершенно бессильна пред этим Левиафаном, пред этой махиной, вооруженной маузерами, винтовками и правом диктовать свою волю. И это бессилие Православной церкви, объявленной декретом «О свободе совести…» вне закона, самым красноречивым образом показали сведения, изложенные в Отчете VIII-го (ликвидационного) отдела Наркомата юстиции, и опубликованные в журнале «Революция и церковь»: «…в 1920 году почти закончена ликвидация церковных и монастырских денежных капиталов и фондов. <…> Общая сумма капиталов, изъятых от церковников, но приблизительному подсчету, исключая Украйну, Кавказ и Сибирь, равняется – 7.150.000.000 руб.
До настоящего времени на территории Советской России ликвидировано всего 673 монастыря. Трудовому крестьянству передано 827.540 дес. всякого рода монастырской земли. <…> Национализировано: заводов – 84, молочных ферм – 436, скотных дворов – 602, доходных домов – 1112, гостиниц и подворий – 704, пасек – 311, больниц и приютов – 277» [315].
За этот же период – 1918–1920 гг. – уже были убиты по меньшей мере 28 епископов и несколько тысяч священников, в том числе, 75 членов Поместного собора Православной российской церкви (1917–1918) [316, 317].
С другой же стороны, и государство, – при всем своем скором на расправу аппарате насилия, который уже руководствовался не столько законами, сколько «революционным правосознанием», причем оное в каждом конкретном случае каждый творец нового мира, отягощенный огнестрельным оружием, истолковывал самым простецким образом – мерой собственного развития и степенью практической надобности, – осознавало, что от 200 тысячной массы, представленной духовенством и монастырскими насельниками, как-то так, походя не отмахнешься, не свалишь эту массу одним-другим приказом по Республике в отвал Истории. Нужны были компромиссы. Представляется, что в качестве попытки перевести конфликт в сотрудничество, пригласить, отделенную от государства церковь, включиться в общественную жизнь, но на условиях новых, вполне можно назвать декрет ВЦИК «О порядке созыва съездов и всероссийских совещаний различных союзов и объединений и о регистрации этих организаций», принятый 12 июня 1922 года. Декрет, дающий возможность религиозным структурам стать частью нового общества, и при этом, ставящий вне закона все религиозные общества, не пожелавшие пройти процедуру регистрации.
Однако патриарх Тихон руку, обагренную кровью духовенства, но все же руку, протянутую ему государством, решительно отверг. И продолжал, вместе с верным ему духовенством, стоять на откровенно антисоветской позиции, которую большевики довольно скоро расценили как контрреволюционную со всеми вытекающими из сложившихся обстоятельств уголовно-процессуальными выводами и действиями.
И оснований для того было более чем достаточно. Церковники, непосредственно связанные с патриархом Тихоном, восторженно встретили приход вооруженных сил Великобритании, Франции и Греции на Юг Советской России; поддержали высадку британских и американских солдат на Севере – Карелия, Мурманск, Архангельск и вторжение японских интервентов на Дальнем Востоке, и даже призывали верующих сотрудничать с «доблестными войсками дружественно верной Японии»… И если церковники, находящееся в России и на территории, контролируемой большевиками, еще как-то были сдержанны в выражении своих политических пристрастий, то на Карловацком соборе – кого стесняться? – проходившем с 21 ноября по 2 декабря 1921 г. в г. Сремски-Карловци (Сербия), откровенничали на всю катушку – заявляли совершенно однозначно, что дело борьбы за восстановление в России монархии православная церковь должна взять в свои собственные руки: «Милюковым не восстановить монархию, – констатировал в своем выступлении митрополит Антоний, – за ними нет реальной силы, но есть иная организация, которая свергнет большевиков, – это православная русская церковь. Она имеет своих агентов в каждой деревне» [318].