— Поставьте чемодан на место и дайте чего-нибудь на завтрак, — проговорил священник и шагнул к двери.
— Уж не думаете ли вы, господин декан, что я не отослала бы ваш чемодан обратно?
Священник жалостливо спросил с порога:
— Откуда, Пирока, откуда?
Жофия жила в селе уже четвертую неделю и однажды утром проснулась с чувством, что больше не выдержит — она должна вернуться в Пешт. Хотя бы на один день! Хотя бы на час. Только заглянет в почтовый ящик и проветрит квартиру… «Ты бы уж не врала себе так откровенно», — презрительно подумала Жофия: ведь ключи от квартиры и от почтового ящика она оставила своей уборщице, молоденькой швабке из Пилишвёрёшвара[12], а с ними — несколько больших конвертов с надписанным адресом, чтобы раз в неделю, приходя убираться, она вкладывала в них всю почту и пересылала сюда. И письма приходили — только того письма не было! Чего же ради ехать сейчас домой?
Позвонить по телефону?..
Если позвонит — после себе в глаза наплюет. Если не позвонит — жалеть будет, что не позвонила.
А если все опять начнется сначала? Все то, от чего спасалась она на этом затерянном островке?
Но сейчас ей было в селе невыносимо! Раздражала тетушка Агнеш — хотя старушка опять стала ровной и общительной, — одна мысль о том, чтобы взять в руки кисть, приводила в содрогание. Не хотелось встречаться ни с деканом, ни с председателем сельхозкооператива, не было желания завернуть в маленькое душное прессо, где около пульта с мороженым вечно толпится детвора. Она просто не знала, куда девать себя.
Необходимо чем-то занять свои мысли.
Надо что-то придумать, чтобы не начать пить прямо с утра. Потому что тогда она все-таки сядет на скорый и помчится домой.
И вдруг ее осенило — она бросилась в машину и поехала в комитатский архив.
Пожилая женщина, заместительница заведующего архивом, который был в отпуске, встретила ее приветливо. Охотно отыскала жиденькое досье Семереди.
— К сожалению, это все, — невесело заметила она. — К осени сорок пятого года, когда мы вновь организовали архив и стали объезжать дворянские усадьбы нашего комитата, частные архивы оказались опустошенными. Род Семереди насчитывает семьсот лет, а для венгерского дворянина, как известно, архив был его сокровищем, имуществом, охраной от невзгод. И берег он свой архив, как зеницу ока. В бурные эти столетия потерять дворянские грамоты означало в единый миг стать бездомным, неимущим, безродным. Только грамоты подтверждали право дворянина на барские дома, те или иные земли… Мы полагали, что обнаруженная документация займет у нас тут, по крайней мере, два погонных метра… Но батраки все расшвыряли, сожгли…
— Да, может, это во время войны? — спросила Жофия.
— Нет, не во время войны. Немцы увезли с собой лишь компрометировавшие их документы, ну а русским они были совсем ни к чему, из них даже цигарки не скрутишь, бумага-то толстая… Да и вообще… похоже, у венгерского народа нет интереса к документам, касающимся его же прошлого, ведь и в пятьдесят шестом здесь вели себя точно так же. Когда восстановили порядок и мы стали объезжать сельские советы, нашлось совсем немного полуобгоревших обрывков… У нас здесь больше материалов, оставшихся от средневековья, нежели тех, что касаются наших дней…
— Когда же следует начинать сбор материалов? — задумчиво проговорила Жофия. — Вчера?.. Или хоть прямо сегодня?..
Никаких сведений, относящихся к церкви, она в папке не обнаружила, решительно ничего. Вернее, там упоминалось только, что последний землевладелец, покоящийся в склепе, был похоронен в 1920 году, после чего сын его, армейский офицер, переехал на жительство в столицу и служил в штабе. В 1938 году, будучи в чине генерала, получил отставку. Имением занималась его мать с помощью управляющего: Семейство генерала проводило в своем замке только лето.
Разочарование лишь усилило ее тоску.
— Я могу понять, — обратилась она к архивариусу, — когда батраки растаскивают обстановку, ковры, одежду, столовое серебро и тому подобное. Но что они делают с грудой бумаг, написанных по-латыни?
Заместительница главного архивариуса сварила на спиртовке кофе, угостила и Жофию.
— Я пишу книгу по истории здешнего края, — сказала она со стеснительной улыбкой. — В тысяча девятьсот двадцать четвертом году давали наделы по программе Надьатади[13]. И эти документы пропали. Я написала генералу в Швейцарию, — мол, он, несомненно, еще помнит, сколько хольдов вынужден был отрезать…
13
Надьатади Сабо Иштван (1863–1924) — политический деятель, защитник интересов богатого крестьянства, к обогащению которого и свелась в конечном счете связанная с его именем земельная реформа.