Председатель. Сейчас я оглашу письмо под номером А/8. Оно написано вами собственноручно?
Миндсенти. Да.
Председатель (читает письмо). «Милостивый государь! Соединенные Штаты Америки вернули нам, а солдаты США доставили сохранившуюся в целости в течение девятисот лет святую Десницу короля нашего Святого Иштвана. Святая корона Святого Иштвана также является значительнейшей нашей законной и исторической святыней, нашим сокровищем; ею завладели сейчас военные силы Соединенных Штатов, на территории Германии, в Висбадене… Молю вас, милостивый государь, предпринять соответствующие шаги перед вашим правительством, дабы армия ваша переправила ее и передала в Риме Святейшему престолу, его святейшеству папе римскому, чей предместник пожаловал сею Святой короной Святого Иштвана в тысячном году. Для нации нашей сие весьма важно… Памятуя о ценности Святой короны, а также о том, что драгоценная для всех нас святыня в ходе военных действий может оказаться жертвой неблагоприятных обстоятельств, народ наш был бы спокоен за нее, только сознавая, что она пребывает в Риме…» Так гласит ваше письмо… Если бы вы желали спасти эту корону для венгерской нации, а не собирались использовать против ныне существующего государственного строя, вы очевидно сотрудничали бы с представителями правительства. Это было бы естественно — ведь у нас действовала за границей целая организация по розыску вывезенных из страны ценностей, пока ей не помешали работать.
Миндсенти. Об этом я не думал.
Председатель. Именно такой путь был бы легальным и естественным.
Миндсенти. Я не делал шагов…»
Жофия вернула газету священнику.
— Миндсенти, очевидно, боялся, что, если святая корона вернется домой, ее переплавят и все ценности вложат в экономику.
— Или боялся еще худшего, — сказал декан. — Миндсенти, как мы знали, не признал республику. Для него единственной формой государства всегда было королевство. А коль скоро законного короля нет, то, согласно вековому венгерскому правопорядку, главою страны является примас. То есть он полагал, что вправе распоряжаться судьбою короны.
Декан еще подлил коньяку в обе рюмки.
— Словом, викарий меня убедил. Мы спустились в склеп и, поскольку пустой ниши для захоронения не было, решили, что переместим гроб с последней усопшей, ее высокопревосходительством госпожой Семереди… Все подробно обговорили, во всех деталях… Я хотел поставить вокруг церкви сторожевых, чтобы, не дай бог, нас не застали те, кому не следует, но викарий не дозволил: пусть, мол, поменьше будет осведомленных… Ну, а если нас все же застигнут? Тут ведь без шума, без света не обойдешься. Что ж, тогда он поищет другую церковь в епархии… И рассказал, что с приближением фронта они закопали было часть эстергомских сокровищ, но каменщик проболтался. Тогда секретарь архиепископа — один! — выкопал ящик и замуровал его в другом месте.
Священник смочил коньяком пересохшие губы.
— И вот однажды, в понедельник, чтобы до следующей воскресной мессы размыло следы, поздним вечером к церкви подъехала телега, запряженная двумя лошадьми; на ней прибыли два дюжих монаха — один из них был отец Рафаэль, о котором я вам рассказывал, — и старый каменщик, а под попонами солидный кованый сундук. Остановились под прикрытием церкви, с шоссе ничего не было видно, я проверил. Монахи начали рыть могилу у самой церковной стены; земля промерзла, работать им приходилось только кайлом. Каменщик вскрывал нишу в склепе. — Священник опустил голову, лбом уперся в ладони. — Стужа была немилосердная, и работа продвигалась немилосердно медленно… Сцена с гробокопателями, мурашки по коже… Ночь, фонарь, два монаха в сутанах, две лошади, из ноздрей пар… Да если бы кого случай занес туда, помер бы на месте со страху… Я уж и не за себя боялся, все молился, чтобы кто-нибудь не забрел ненароком… Затем мы общими силами отодвинули мраморную плиту, закрывающую склеп, подняли на веревках гроб и схоронили в новой могиле… Никогда не казались мне столь грозными слова: «Circumdederunt me gemitus mortis: Dolores inferni circumdederunt me…»[28] С тех пор я каждый божий день прошу прощения у ее милости… А теперь приехал сын ее и желает увезти в Швейцарию…
— Вот почему вы были такой озабоченный, господин декан, — сочувственно воскликнула Жофия.
Священник кивнул и продолжал:
— На тех же веревках спустили мы в склеп сундук с сокровищами и опять поставили на место мраморную доску с надписью: «Здесь покоится супруга Калмана Семередь Семереди, урожд. баронесса Амалия Агашвари»… После того епископский викарий вынул из-под пальто крест на золотой цепи, и мы, все четверо, повторили вслед за ним слова клятвы: «Да покарает меня господь, святая мадонна и все святые господа нашего, если не сберегу я доверенную мне тайну и когда бы то ни было, при каких бы то ни было обстоятельствах выдам ее без ведома надо мною стоящих. Да покарает меня бог! In nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti. Amen»[29]. — Декан достал из железной коробки маленький французский ключ на металлическом колечке. — Один из двух ключей от сундука господин викарий доверил мне, мы все обнялись, затем они сели на телегу и укатили в ночь. А я остался здесь с непосильным этим грузом… тогда еще даже не понимая до конца, сколь непосильным.
28
«Окружают меня стенания смерти: муки ада окружают меня…» (Начало католического погребального песнопения)