— Да, — рассеянно кивнула Жофия и подвинулась немного, чтобы священник мог сесть с нею рядом.
— Прекрасная картина, великолепная, — сказал священник, садясь. — В воскресенье заново освятим ее. — Он склонил голову на ладони, помолился. — Я получил из Пешта письмо.
— Да? — вскинула голову Жофия.
— Из Совета Министров. Пишут, что приедет правительственная комиссия. В пятницу.
— И кто же в ней?
— Не написали. Только, что правительственная комиссия. В составе четырех человек… Думаю, Комитет по делам церкви, министерство, соответствующий музей…
Жофию вдруг так и обдало жаром.
— Министр не приедет? — спросила она, надеясь и трепеща.
— Не знаю. Не написали, — проговорил священник рассеянно, и Жофия была ему благодарна, что он ни единым взглядом не напоминает ей о ее «исповеди». А декан об этом даже и не вспомнил — сейчас его занимало другое.
Таким взволнованным декан был в последний раз, вероятно, в день посвящения в сан. До самой пятницы он непрерывно обсуждал с Пирокой возможный распорядок великого дня. Священник рассчитывал, что высокая делегация выедет часов в семь, следовательно, прибудет часов в девять-десять. С рассвета оба старика были на ногах. Декан, приняв ванну, привел в порядок ногти и надел самую белую свою рубашку. Домоправительница также облачилась в чистый шелковый халат, расписанный крупными розами, и сменила стоптанные парусиновые туфли на такие же, но новехонькие, которые нещадно жали ей ноги. В фарфоровые вазы, украшавшие приемную, она поставила только что срезанные цветы и роскошно накрыла маленький стол — там был коньяк, черешневая палинка, белый и красный вермут и соответствующие напиткам рюмки. На маленьких блюдах разложены были разные «вкусности»: изящные сандвичи с колбасой, сыром, яйцом, сардинами; крохотные пышки с мясной начинкой, соленые печенья с тмином… В кухне стояла заправленная уже кофеварка.
Рано и наскоро позавтракав, они еще раз обсудили меню:
— Итак: на закуску грибы, фаршированные гусиной печенкой…
— Нет гусиной печенки, господин декан. Нет в селе гусей. Утки.
— …грибы, фаршированные утиной печенкой, суп-рагу с эстрагоном, жареная утка, цыпленок в сухарях, свиная отбивная с английским гарниром, то есть строганым картофелем и вашим вкуснейшим салатом, наконец, слоеный пирог с яблоками, творожник с укропом, да чтоб побольше миндаля. — Декан невольно проглотил слюну. — Вино белое и красное, замороженная содовая, кофе… сервиз поставьте мейсенский, а вносите все на серебряном подносе.
— Слушаюсь, господин декан! — И Пирока направилась было на кухню.
— Да, ведь будут шоферы, двое либо трое, вы им на кухне накройте.
— А то где же! — Пирока зашаркала к двери, бормоча вполголоса: — Прислуге и рассыльным пользоваться только черной лестницей.
В половине десятого, к великому удивлению сельчан, три черных «шевроле» остановились на маленькой площади перед жилищем священника. Из машин вышло пятеро мужчин в темных костюмах, четверо из них были упитанные крепыши с холеными лицами, лет пятидесяти, — поколение, которое преобладает в залах конгрессов, на разного рода конференциях, на международных совещаниях не самого высокого уровня и на парадных обедах охотничьих обществ. Пирока, надевшая по такому случаю свой золотой браслет, проводила их до двери приемной.
Секретарь епископа, молодой человек аскетической наружности, придерживал дверь, пропуская всех остальных.
— Laudeatur[30], господин декан!
Декан, взволнованно улыбаясь, шагнул им навстречу.
Секретарь, пропуская членов делегации вперед, представлял их:
— …товарищ министр… Начальник отдела из Комитета по делам церкви… Ответственный работник Совета Министров… Представитель Министерства внутренних дел…
Священник со всеми поздоровался за руку, вслушиваясь в невнятно произносимые имена и фамилии, последним пожал руку секретаря, которого знал, затем пригласил всех к совещательному столу. Все сели, и в торжественной тишине министр — энергичный, лет пятидесяти, мужчина — протянул священнику конверт.
— Наши полномочия, господин декан.
Священник внимательно прочитал документ и вернул его министру.
— Благодарю вас, господин министр… Весьма рад приветствовать в скромной моей обители представителей правительства… В моей жизни этот день… я не могу даже выразить, сколь он знаменателен… Если позволите… — И, вопросительно обведя взглядом присутствующих, потянулся к бутылке с коньяком; рука его при этом чуть-чуть тряслась. Секретарь епископа вскочил: