Но можно ли сказать, что церковная история в трудах Мосгейма достигает высшего совершенства в методе исследования предмета? Далеко нет. Мы видели, что движущими принципами в истории церкви, по Мосгейму, являются с одной стороны частные лица, действующие в церкви, с их характерами, наклонностями, страстями, с другой взаимодействие философии и христианства. Но в сущности исследование этих сторон в прошедшей жизни церкви еще далеко не дает и не может дать истинного понятия о развитии христианской церкви. Его историческому воззрению не достает главного: объяснения того значения, какое имело само христианство для религиозного и нравственного развития человечества. Если сущность церковной истории заключается в определении того, как действовали в сфере церковно-исторической эти или другие лица, как отражалась философия на христианстве, то с этим отдельные личности и чисто человеческая мысль являются главным предметом исторического исследования, и история церковная из истории христианства переходит просто в историю человеческой культуры. Частнее: если отдельные деятели в церкви с их наклонностями, мотивами, страстями, служат причиной совершающихся изменений в церкви, то эти изменения должны быть случайны и произвольны, но о случайном и произвольном нельзя сказать ни того, откуда оно происходит, ни того, куда направляется, потому что ни его источник не может быть разумен, ни последствия его — устойчивы. Понятие истории, как явления, подчиненного определенным силам, определенным законам, постоянно действующим, разрушается в основе. Если, с другой стороны, философия влияет на христианство, и этим условливается церковно-историческое движение, в таком случае активною силою является не христианство, а именно философия; само по себе христианство, как будто вовсе не проявляет никакой жизненности, не оно собою создает историю, а нечто постороннее — философия. Принцип истории церкви христианской, если она не всуе называется христианскою, должен лежать в христианстве — и нигде более, все остальное должно быть рассматриваемо как среда и условия, в которых совершается течение жизни церковной. — Нужно еще сказать, что объяснение многих явлений в церкви влиянием платонизма или неоплатонизма у Мосгейма слишком мелочно и придирчиво. Он хочет объяснить из постороннего влияния каждую частность, каждую подробность, но это натяжка и односторонность.
В числе внешних достоинств истории Мосгейма нужно поставить то, что она делает собой попытку, не покидая рассмотрения исторического материала по векам, разделить историю церкви на периоды. Разделение истории церкви на периоды, которые обхватывают собою большее или меньшее число веков как одно целое, было прогрессом в исторической науке; такое отношение показывает, что история от частностей начинает возвышаться до общих воззрений. Таких периодов насчитывает Мосгейм 4: от начала церкви до Константина Вел., от Константина до Карла Вел., от Карла до реформации, от реформации до времен, когда жил историк[369]. Но такое разделение на периоды у Мосгейма еще очень недостаточно. Во первых, в основу деления приняты более явления внешние, чем внутренние: вовсе не важным для церкви, было, напр., царствование Карла; во вторых, Мосгейм в своей истории ни чем не мотивирует такое разделение, не делает общих характеристик, из которых бы было видно, почему в его истории заканчивается один период и открывается другой.
Из русских писателей по церковной истории делает довольно обстоятельный отзыв о Мосгейме Мефодий Смирнов, архиепископ Тверской († 1815), в своем сочинении: Liber historicus de rebus, in primitiva ecclesia Christiana gestis[370]. Отзыв Мефодия очень строг и не всегда справедлив, но во всяком случае он показывает, что Мосгейма, этого лучшего церк. историка XVIII века, в свое время знали, читали у нас и имели о нем определенное критическое мнение. В liber historicus Мефодий говорит о Мосгейме: «этот историограф в своих Institutiones, сколько возможно, старается о том, чтобы все святое и божественное в истории низвести к человеческому и небожественному происхождению, или просто поставить в ряд общих натуральных явлений. Что может быть дерзновеннее этого? Так он отвергает самые засвидетельствованные чудеса, напр., отвергает чудо, бывшее с громоносным легионом при Марке Аврелии». «Другой пример нечестия Мосгейма читатель может видеть в его рассказе о II веке, где он старается делать нападки на древнейшие христианские соборы, принадлежащие этому веку. Вот что говорит Мосгейм: «эти соборы, которых до сего века совсем не было, даже и следов их невидно, — извратили почти весь образ церкви» и пр.[371] Указывая основания суждения, если только можно назвать их основаниями, он ничего другого не обнаруживает, пишет Мефодий, кроме своего нечестивого желания лишить авторитета соборы и их определения и потворствовать свободе народной. Но спрашивается: разве можно когда-либо оставаться как гражданам, так и верующим без собраний и предписаний от более умных людей? (я уж не говорю о том, что соборы учреждены самим Господом). Пусть каждый размыслит: лучше ли шли бы дела в церкви, если бы имели перевес народные желания, непросвещенная толпа? Представим и еще пример превратного суждения Мосгейма, пишет далее Мефодий. При описании того же II века Мосгейм говорит, что ко II веку относится «происхождение тех воззрений на нравственную жизнь христианскую, которые сделались источником неисчислимых зол во всей последующей церкви. Учители церковные, живя среди народов, отличавшихся природными особенно строгими нравственными идеями, каковы Сирийцы и Египтяне, усвоили себе этот образ воззрений и начали учить о двоякой форме нравственной жизни: высшей, и низшей, чрезвычайной и обыкновенной; одну предписывали людям свободным от дел мирских и желавшим высокой славы, другую людям, — обязанным житейскими заботами. Кроме того, они начали отличать евангельские советы от евангельских заповедей; заповеди, по их мнению должны сохранять все, а советы только избранные натуры». «Автор, говорит Мефодий, в дальнейших главах своего сочинения, указывает в объяснение этого явления на то, что будто христианство развивалось под влиянием различных философских систем, так что христианские учители первоначальной Церкви стали последователями этих систем. Sed toto coelo errat», замечает Мефодий о Мосгейме. Опровергая Мосгейма, Мефодий, затем, защищает мнение о различии евангельских заповедей от советов, указывает, что нельзя производить аскетической христианской морали от философов, когда первым отшельником в христианские времена был Иоанн Предтеча, который был не из числа философов, «да и Сам Христос показал столько и таких образцов воздержания, что разве только слепой крот не увидал бы этого». Приведши наконец мнение Мосгейма о том, что в первоначальной церкви всем священнослужителям, не исключая епископов, позволен был брак и что только впоследствии по причинам суеверным начал вторгаться в клир целибат, и, подробно опровергнув это мнение, Мефодий произносит такой приговор над Мосгеймом: «явно лжет этот последователь Лютера и возводит клевету на невинных». В заключение своих рассуждений о Мосгейме русский церковный историк дает самый нелестный отзыв о всех вообще протестантских церковных историках. Он говорит: «лютеране или протестанты написали много церковных историй, но в них хорошее утаивается, а худое умышленно выставляется на вид и преувеличивается, в них рассказывается не то, что действительно сделано церковью, а лишь заблуждения, пороки и соблазны. Историки-протестанты в этом даже открыто сознаются. Кроме того, они постоянно объявляют, что это или то сомнительно, подложно, или в каком-нибудь отношении подозрительно, и стараются всему этому не давать значения; в особенности они являются врагами учителей церкви»[372].·
371
Мефодий не договаривает: Мосгейм потому считает соборы вредными для церкви, что они вводят принудительную униформу в учреждениях и стесняют свободу членов общества.