В дальнейшем течении своего сочинения, Планк, оставаясь верным этой указанной черте его прагматизма, в тоже время старается выказать особенную проницательность в понимании исторических событий и явлений. Он берется разоблачать самые сокровенные намерения, какие в том или другом историческом случае имели известные лица. Его прагматизм хочет проникать до самой глубины сердца человеческого и хочет в каждом историческом явлении усматривать преднамеренность, сознательный акт известного лица или совокупности людей известной эпохи. Он рассматривает историю так, как будто бы здесь все наперед было рассчитано и не было ничего случайного. Поэтому не только в истории церковной позднейших времен, но и в истории древней Планк каждое явление, каждое изменение рассматривает со строжайшею пытливостью, он взвешивает, какое намерение могло лежать в основе при этом, и лежало, насколько это намерение сознавалось, какую выгоду предвидели извлечь из того, что стремились к осуществлению данной идеи; речь постоянно идет о средствах, помощью которых приводился в движение данный план, об искусственных мерах, какими пользовались главы церкви для того, чтобы упрочить какой-либо новый вид господства над народом, об умоначертаниях, в которых ясно наперед представлялись и цель к какой шли, и пути, какие вели к цели. Вследствие такого метода история получает характер разумности, но при этом остроумный историк забывает одно, как легко свою собственную абстрактную мысль навязать, как сознательное намерение, историческим лицам, которым подобная мысль и на ум не приходила[392].