Своею влиятельною профессорскою деятельностью и своими церковно-историческими сочинениями Баур приобрел высокое место в ряду историков текущего столетия. Критики Баура следующим образом отзываются о значении его в истории богословской науки. Один из них заявляет, что «с Бауром открылся новый период в истории тюбингенской богословской школы»[475]; другой называет его «красой целого университета» и признает, что Баур имел «самое глубокое влияние на историю теологии», находя, что в ряду передовых людей (Bahnbrecher), содействовавших столь блестящему и богатому развитию церковно-исторической и историко-догматической науки, он занимает одно из первых мест[476]; третий пишет о Бауре: это был «муж импонирующей учености, смелой критики, поразительного дара систематизации и неустанной продуктивности, и если ничем другим, так по крайней мере он тем замечателен, что его «исследования возбудительно и плодотворно действовали на западную церковь и в особенности содействовали глубокому научному пониманию и защите исторического первохристианства»[477].
Прежде чем войти в анализ самой церковной истории Баура, познакомимся с представлениями его, каких он держался относительно задачи церковного историка и церковно-исторического метода. Нужно сказать, что церковно-исторический метод Баура и взгляд его на задачу историка, как это изложено им в одном его сочинении, служащем введением в его историю (именно в сочинении: «Эпохи церковной Историографии»), взятые отдельно от их приложения, носят на себе печать несомненных достоинств. Так, он находит, что историк должен быть только как-бы зрителем того, что некогда совершалось, зрителем, который ради объективной истины должен отказаться от всякого субъективизма, чтобы таким образом не причинить ущерба историческому беспристрастью. Формулируя свои требования относительно беспристрастия историка, он говорит: «не только историческая материя по содержанию и объему должна быть так многосторонне и так основательно исследована и критически обработана, чтобы историк обладал в полной мере своими материалами, но также давно признано, что историк может соответствовать своей задаче лишь в той мере, в какой он, освобождаясь от всякой односторонности субъективных взглядов и интересов, какого бы рода они ни были, входит в объективность самого дела и вместо того, чтобы делать историю рефлексом собственной субъективности, скорее он сам должен быть зеркалом, в котором отражаются исторические явления в их истинном и действительном образе»[478]. Такое воззрение, будучи подобно воззрению Неандера, нужно сознаться, было значительным шагом вперед в сравнении с узкорационалистическими взглядами, господствовавшими в среде прежних историков рационалистов, которые не могли прийти к идее истинного понимания истории, как скоро они выходили из заранее составленного представления о христианстве, как явлении, не имеющем действительного значения, и с этой именно точки зрения смотрели на всю историю христианства[479].
Но, выставленная Бауром, объективность, как истинная цель истории, не должна, по его рассуждению, состоять в бездушной передаче фактов прошедшего без всякого прагматизма. Нет, прагматизм, по нему, должен быть душою истории. Он упрекает предшествующих историков за то, что «идея в их трудах в какой-то дали, в каком-то неопределенном образе двигалась (так сказать) над явлениями, к которым она относилась, что она — идея не была настолько у них сильна и жива, чтобы проникать и одушевлять исторический материал, как душа проникает тело, и чтобы она могла быть движущим принципом всего ряда явлений, в которых выражается течение истории»[480]. И эта идея, которая должна одушевлять историю, и этот принцип, который должен двигать историей, по-видимому, понимаются Бауром совершенно правильно. Спрашивается, говорит он, в чем состоит идея христианской церкви? Сколь ни трудным представляется этот вопрос с первого раза, отвечает Баур, однако же он в сущности очень прост. Идея церкви есть само христианство, а под христианством нужно понимать общецерковное сознание, в какой бы оно форме не проявлялось, что в лице Христа объединилось Божество и человечество; а вместе с этим к существу христианства нужно относить и все то, в чем выражалось христианское сознание относительно Откровения, как абсолютной истины, относительно искупления и спасения. Указанная идея церкви находит свою реализацию прежде всего в истории догмы, когда церковь так или иначе учила о лице Христа со всеми сюда принадлежащими понятиями о Логосе, о Троице, о двух природах во Христе и их отношениях, — т. е. в вопросах, которыми церковь занята была в особенности в её первые века. И Баур замечает: всякое изображение первых периодов церкви, если оно не рисует в полном свете их догматического характера, поэтому может дать только не верный образ древней церкви; историю догматов нельзя отделять от истории церкви; при подобном условии церковная история оставалась бы без своей существеннейшей части[481]. Такое признание со стороны Баура за историей догматов христианства первенствующего места в церковной истории делает честь церковно-историческому мировоззрению Баура. Вопреки господствующим воззрениям прежнего рационализма, который видел в истории догматов только отпадение христианства от самого себя и который пренебрежительно относился к этой части церковной истории, Баур сделал историю догмы собственною душею церковной истории. Он нашел в истории догматов важнейшее выражение христианского сознания данного времени и чрез это разрушил один из тех предрассудков, от которых страдала историография прежнего времени и от которых не свободен был и славный Неандер[482].