быть доказана научным путем. Лев писал свое послание не под диктовку Тертуллиана, а писал его, руководясь тем православным учением, которое с давних времен христианской церкви, сохранялось в сознании западных иерархов. Христологическое учение Льва отнюдь не было чем-то новым, неслыханным, «странными глаголами», чужою доктриною для Востока, как умствует Гарнак; оно было чистым православием, а потому и принято было на соборе халкидонском. Насильственно проводить его на этом соборе, как думает Гарнак — совсем не приходилось. Император и сенаторы, принимавшие участие на соборе, отнюдь не имели такого значения, какое, по словам Гарнака же, имели «жандармы и монахи Варсумы» на соборе 449 года. Император и его супруга Пульхерия, глубокая почитательница памяти Кирилла, думали вовсе не о том, чтобы поразить духовным оружием (осуждением от собора) политическо-церковного узурпатора монофизита Диоскора, а имели в виду единственно утверждение православной веры. Если бы, как полагает Гарнак, гражданская византийская власть больше всего занята была мыслью расправиться с политическо-церковным узурпатором Диоскором, как именно узурпатором, то ведь у этой власти были в распоряжении полиция и войско, при помощи которых проще было смирить «египетского революционера», чем при помощи собора. Из сказанного видно: имеет ли право Гарнак дерзко называть собор халкидонский «разбойничьим», т. е. таким, на котором будто бы насильственно, вопреки «духу греческого благочестия» провозглашена латинская христологическая формула, — провозглашена при содействии внешней силы императорского правительства? Разберем другую серию замечаний Гарнака по поводу собора халкидонского. Немецкий ученый возводит на членов халкидонского собора тяжкую вину, что будто бы они, под давлением императорской власти, отступились от христологического учения, принятого на Востоке и усвоили себе доктрину чужую, западную. Но ничего такого в действительности не было. Правда, они отвергли монофизитство, но ведь они так и должны были поступить, потому что эта доктрина новая, сформировавшаяся после III вселенского собора. Гарнак усиливается доказать, что отцы собора будто бы ясно высказывали свою приверженность к какой-то другой доктрине, отличной от христологического учения Льва, — то есть, конечно, к доктрине монофизитской. Но усилия Гарнака ни к чему не приводят. Он утверждает, что будто бы отцы собора мыслили по вопросу христологическому не так, как Лев, но и не так, как бывший константинопольский патриарх — Флавиан (т. е. не в духе антиохийцев, к учению которых склонялся Флавиан). На это нужно сказать, что для суждения о настроении отцов халкидонского собора автор очевидно берет во внимание момент открытия этого собора, а не последующие моменты истории халкидонских заседаний. Вначале члены собора не имели того единодушия, какое необходимо было для успешной соборной деятельности; и это неудивительно: только что произошли такие события, которые взволновали все умы. Диоскор довел положение церкви до высшей напряженности. Среди странных обстоятельств времени, представители церковного авторитета не могли сразу определить, что нужно предпринять для умиротворения церкви. Все это отражалось на первых заседаниях собора и если историк станет характеризовать настроение отцов, принимая во внимание лишь первые моменты деятельности собора, то он легко может впасть в ошибки при своих суждениях. Это видим и у Гарнака. Он не хочет принять во внимание того, что чем далее подвигалась вперед соборная деятельность, тем больше и больше члены собора приходили к единению, почему собор закончился совсем не так, как он начался. Это — раз. Затем, Гарнак вдается в явное преувеличение, когда утверждает, что большинство епископов (на соборе) считало послание Льва — несторианским. Если мы исчислим, на основании актов халкидонского собора, точное количество епископов, изъявлявших сомнение в православии послания Льва, то таких епископов окажется не большинство, а меньшинство. При том же не должно забывать, что такими сомневающимися епископами были епископы из Иллирии и Палестины, из таких мест, где спустя немного времени после халкидонского собора определения последнего были приняты. Видно, что протест иллирийских и палестинских епископов против послания Льва вытекал из случайных причин, а не вызывался общим религиозным настроением тех провинций или церквей, представителями от которых эти епископы были на соборе. Гарнак наконец в доказательство разбираемой его мысли указывает на то, что Феодорит, яростный противник монофизитства, был встречен отцами собора неблагосклонно или по крайней мере не без подозрений касательно чистоты его православия. Это — верно. Но нужно знать, что Феодорит был осужден двумя эфесскими соборами — 431 и 449 годов. Известны обстоятельства, при каких это случилось. Отцы собора халкидонского — по крайней мере некоторые из них — не могли сразу установить правильного суждения о Феодорите, отсюда те порицания, какие слышались на соборе при появлении здесь епископа кирского. Итак мы видим, что дерзкое суждение Гарнака, будто собор халкидонский нужно именовать «предательским» собором, лишено смысла. О вероизложении халкидонском Гарнак отзывается с нескрываемой иронией, но правильного суждения и нельзя ожидать от такого ученого, как Гарнак, от ученого, который во всем своем сочинении жалуется, что будто церковь не сохранила представлений об «историческом Христе», т. е. жалуется на то, что церковь далека была от тех представлений о Христе, которые любы немецкому ученому.