Глава 22.
Повествование из послания Петра александрийского о том, что Люций делал в Александрии
Начальник области Палладий, державшийся языческого учения и всегда поклонявшийся идолам, часто старался воевать с Христом, и теперь, собрав вышеупомянутые толпы, устремился на церковь, как будто бы спешил покорить варваров. И тут-то свершились дела ужаснейшие. Когда я хочу только рассказывать о них, то одно уже воспоминание поражает меня скорбью, и из очей моих льется безмерный поток слез. Может быть и долго страдал бы я, если бы не успокаивался размышлением о Боге. Вошедши в церковь, называемую Феона, толпы вместо выражения благоговения внесли туда похвалы идолам, вместо чтения божественных писаний — безобразные рукоплескания, громогласно с бесстыдством изрыгаемые звуки и оскорбительные против дев христовых слова, которых язык не может выговорить, потому что стыдно и произносить их[153]. Да и в самом деле, кто только из правомыслящих слышал их, тотчас затыкал уши и лучше желал оставаться глухим, чем быть слушателем такого срамословия. Но если бы в своем заблуждении они довольствовались одними словами, если бы действия их не превышали наглости их слов! Сколь бы ни велико было поношение, оно все еще удобопереносимо для тех, в ком обитают божественные заповеди и мудрость Христова. Нет, эти были как бы приготовленные на гибель других сосуды ярости[154] с выгнутым носом, из которого посредством ноздрей вылетали громкий и гнусный шум и лился, так сказать, через кран — эти срывали одежду с Христовых дев, которых подвижничество представляло образ святых ангелов, и, обнажив их до наготы природной, с торжеством водили по всему городу и бесстыдно издевались над ними, как хотели. Да и все дела их были крайне жестоки и неслыханны. Кто, по состраданию, хотел удержать их и употреблял слова убеждения, тот рассчитывался ранами. Но вот дела самые бедственные: многие из дев оказались жертвами насилия; многие, избитые палками по голове, падали бездыханны и тела их даже не позволялось предавать погребению. А потому, к горести родителей, некоторых тел и доселе не найдено. Но что я рассказываю о малом, вместо того, чтобы говорить о великом? Зачем останавливаюсь на этом и не перехожу к тому, что более понудительно? Я совершенно уверен, что это удивит вас, что вы вместе со мною надолго поражены будете изумлением, когда узнаете человеколюбие Господа, по которому он тотчас же не разрушил вселенной. Чего, по словам Писания, не бывало и не слыхивано во дни отцов наших[155], то самое нечестивцы совершали даже в алтаре. Подобно мальчику, который на подмостках площадного балагана отказывается от мужской своей природы и представляет женскую, намазывая, как говорит Писание (Прем. 13, 14), глаза сурьмою и раскрашивая румянами лицо, как это можно видеть у их идолов, они в самом святом алтаре, где мы призываем Святого Духа, надев женское платье, плясали круговую пляской, размахивали туда и сюда руками, хохотали и издавали непотребные звуки. Но думая, что это только шалости и что все ими сделанное больше не благопристойно, чем беззаконно, они из среды себя избрали одного, особенно отличавшегося бесстыдством и, вместе с стыдом сняв с него одежду и поставив его в природной наготе, посадили в церковный престол и провозгласили бесстыдным оратором против Христа, потому что вместо божественных наречений он износил срамоту, вместо священных слов — нахальство, вместо благочестия — нечестие, вместо воздержания — блуд, прелюбодеяние, мужеложество, воровство и говорил, что яства и питье в жизни полезнее всего. Между тем как это происходило, я вышел из церкви: да и как было не выйти, когда вторгались туда воины, когда подкуплен был народ для произведения беспорядка, когда платою и великими обещаниями привлекались туда толпы язычников? Вслед за сим прислали преемника нам, некоего Люция, который епископство, будто какое-нибудь мирское достоинство, приобрел деньгами и старался быть волком как по лукавству, так и по делам — прислали не по определению собора православных епископов, не по выбору законных клириков, не по требованию народа, как предписывают постановления церкви. Его сопровождали (потому что ему нельзя было войти в город просто) не епископы, не пресвитеры, не дьяконы, не толпы народа; ему предшествовали не монахи, воспевая гимны из Писаний — с ним был Евзой, давно уже низложенный вместе с Арием на святом и великом соборе Никейском, когда еще он находился у нас в Александрии и служил диаконом, а теперь развращает своими настоятельством церковь антиохийскую. С ним также шел управляющий раздачею царских денег народу, по имени Магнус, который вел с собою значительный отряд войска и известен был всяким нечестием. Этот человек, во времена Юлиана, сжег церковь в знаменитом финикийском городе Берите