— А не он ли расписал тюремную часовню?
— Да, как же, — подтвердил надзиратель, — верно. Разрисовал целиком весь алтарь, а на стенах написал картины, и все со своих, тюремных.
Мы осмотрели часовню, и тюремщик с удовольствием показал нам персонажей, для которых позировали прежний начальник тюрьмы, несколько надзирателей, а также заключенные. Внезапно мой взгляд упал на одно из лиц, и я мгновенно узнал его. С фрески на меня смотрело молодое, совершенно бесстрастное лицо, точная копия которого на витраже лондонской церкви задала нам такую мудреную загадку. Я невозмутимо спросил, не помнит ли он, с кого писан этот портрет.
— Вот ведь о ком вы догадались спросить, — ответил тюремщик. — Да уж, и не подумаешь, а это был отпетый преступник, хоть и молодой. Я здесь присутствовал, когда его казнили, — жуткое было дело. Помощнику начальника очень понравилось его лицо — как художнику понравилось — и захотелось его нарисовать, пока тот сидел в камере. Но заключенный ни в какую не соглашался, вот начальник и пришел как-то раз со старым фотоаппаратом и сделал снимок, пока преступник спал. Не иначе как рисунок на стене часовни — с той фотографии. Уж больно похож, не отличишь…
Не было необходимости сообщать тюремщику, что фотографию впоследствии увеличили и использовали при изготовлении витража для одной лондонской церкви. Мы пошли к священнику и рассказали о своем любопытном открытии. Пусть уж решит сам, возможно ли, чтобы в витраже водились привидения и чтобы дух повешенного вселился в стекло. Не знаю, что происходит с языком повешенного: высовывается он или нет. Мы решили, что выяснять это излишне. Не стали мы также вдаваться в подробности судьбы заключенного. Мы узнали его имя, и довольно. Но священник по нашему совету вынул из рамы все окно целиком. Мы закопали витраж впоследствии на одном сельском кладбище и на том успокоились.
С тех пор каждый раз, когда я вспоминаю об этом одержимом злым духом стекле, мне приходит на ум и услышанная от кого-то странная история о стеклянных негативах с изображением доски египетского саркофага. И в том и в другом случае некая зловредная сила незримо внедрилась в стекло. Остается только признать, что между этими происшествиями существует какое-то сходство. Определенного ничего сказать нельзя, но эти два эпизода связались в моей памяти. Я по-прежнему уверен, что дважды два — четыре, все остальное же вычислению не поддается и принадлежит к миру призрачной относительности.
As In A Glass Dimly, 1931
перевод Л. Бриловой
СИНТИЯ АСКВИТ
Английская писательница, составительница целого ряда антологий. Дочь Хьюго Ричарда Чартериса, 11-го графа Уимисс. В 1910 г. вышла замуж за поэта, романиста и адвоката Герберта Асквита (1881–1947), второго сына британского премьер-министра Герберта Генри Асквита.
Состояла в дружеских отношениях и переписке с Дейвидом Гербертом Лоуренсом и Лесли Поулзом Хартли; на протяжении 20 лет являлась секретарем Джеймса Мэтью Барри.
Предлагаемый рассказ включен в сборник Синтии Асквит «Эта суета земная» (1947).
Антикварная лавка на углу
Душеприказчикам Питера Вуда не составило ни малейшего труда разобраться в его делах. Все было в идеальном порядке. Его аккуратно разобранный письменный стол преподнес им только один сюрприз — запечатанный конверт, на котором было написано: «Не желая, чтобы меня беспокоили члены разнообразных ученых обществ, которые преследуют самые благие цели, я всю жизнь хранил этот эпизод в тайне, но после моей смерти с ним могут познакомиться все, кто пожелает, — я не выдумал в этой истории ни одного слова».
Судя по дате, Питер Вуд изложил ее за три года до смерти. Вот что он написал:
Я давно задумал рассказать об удивительном событии, которое произошло со мной в юности. Не буду пытаться анализировать его природу, не стану посягать на какие бы то ни было заключения. Я просто опишу несколько эпизодов — так, как они запечатлелись в моем сознании.
Вскоре после того, как я вступил в коллегию адвокатов, я возвращался однажды вечером в весьма унылом настроении к себе в меблированные комнаты, мечтая о театре, на который у меня не было денег, и вдруг увидел ярко освещенную витрину. Я большой любитель старины, хоть и не знаток, а тут еще надо мной дамокловым мечом висел свадебный подарок другу, и я без колебаний толкнул дверь, весело звякнул колокольчик, возвестив о моем появлении, и я оказался в большом помещении, битком набитом всякими старинными предметами, как и подобает антикварному магазину. Чего тут только не было — разрозненные рыцарские доспехи, оловянные призовые кубки, темные кривые зеркала, церковная утварь, натюрморты с букетами засушенных цветов, медные чайники, кресла, столы, комоды, подсвечники. Такой разномастный хлам обычно бывает покрыт толстым слоем пыли, вокруг унылое запустение, но здесь ничего похожего. Лавка ярко освещена, в камине трещат поленья, пляшет высокое пламя. Тепло, уютно. До чего же приятно было оказаться здесь после промозглого уличного холода.