Несмотря на различие в цвете кожи и презрение друг к другу, пятнадцать завсегдатаев кантины договорились с полуслова. День и ночь, молча, аккуратно сменяя друг друга, они незаметно для всех сторожили лодки. Ждали подходящий момент, чтобы послать в лучший свет мешавшую им собаку. «Собака» — было прозвище, данное ими инженеру. Свет, горевший в кантине, был ярче, чем в бараках. Одни сидели в ней на скамейках за пропитанными едой и напитками столами и, наклонив голову на руки, спали или прихлебывали виски и рисовую водку. Другие ничком лежали на деревянном полу, покрытом слоем грязи, постоянно заносимой снаружи. Кантинер спал. Учет его добру вели сами же гости. Ему никогда в голову не могла бы прийти мысль, что в их запись могла вкрасться неточность. У этих подонков была своя этика, по которой своему кантинеру нельзя было нанести ущерб. Чужого же вряд ли бы кто из них удержался от соблазна зарезать, хотя бы из-за медной монеты или шнурка для ботинок. Воздух в кантине от испарений человеческих тел, табачного дыма и винных паров был совершенно испорчен. Но бывшие в ней мало обращали на это внимание. Тишина в кантине нарушалась только выходящим на смену дежурным и возвращающимся с поста.
Кроме находящихся в кантине, не смыкал глаз и инженер, помещавшийся в головном бараке.
Инженер был уверен, что каждый час река может перестать расти — все признаки указывали ему на это. Но в том, что выдержат ли испытание нервы разношерстной массы, он далеко не был уверен. Наоборот, он с минуты на минуту ждал реакцию с их стороны, так как чересчур покорно и тихо они себя вели в последние дни. Благодаря своему опыту и интуиции, ему удавалось до сих пор отстранять все поводы к мятежу. Даже с лодками они перестали приставать к нему Но чем выше подымалась вода, тем больше он замечал жадных взглядов, бросаемых на них.
— Моя ошибка, что я не потопил лодки вначале. Сейчас уже поздно. Если что либо случите я, то только из-за них.
Спать Андрееву не хотелось. Из ящика стола он вынул один за другим два револьвера. Поиграл с ними, прицеливаясь в окна, проверил, заряжены ли они, и положил их в карман. Затем, вытащив из стола запасные обоймы, в раздумьи долго их вертел в руках, а потом тоже сунул в карманы. Револьверы навели его на мысль о том, что может ли он рассчитывать выйти победителем в случае столкновения с рабочими. На куске бумаги он набросал все данные за и против. Сделав это, отложил карандаш в сторону и задумчиво произнес:
— Две обоймы, пожалуй, успею разрядить, но вложить новые не успею ни в коем случае. Помешает или нож этих прохвостов, всаженный ими мне в спину, или их пуля.
Последнюю фразу Андреев произнес громко. Услышав звуки собственного голоса, он смутился и, скомкав лист бумаги, на котором он учитывал свои шансы, бросил его на пол. Выйдя наружу, он никого не заметил. Небо было подернуто облаками, накрапывал дождь. Ветер, как всегда, затихал перед рассветом. Андреевым начало овладевать состояние полного безразличия ко всему. Он вернулся в барак и, садясь в кресло, заметил в незадвинутом ящике тетрадь. На ее обложке было написано: «Прочтено на шестом конгрессе „КМ“».
«Это меня рассеет», — подумал он и начал перелистывать тетрадку.
Ему начало казаться, что он впервые видит эти строчки — строчки его собственного доклада, который должен был прочесть на конгрессе вместо него его коллега Генрих Шульц.
«Странное совпадение», — мелькнула у него в голове мысль, — «где-то там, за тысячи километров, слушают мой доклад о том, как надо современными средствами обуздывать и бороться со стихией, а здесь, как в насмешку, природа меня обуздывает и то не модерными, а самыми примитивными средствами — топит».
От этого сравнения ему стало неудержимо весело и впервые за эти жуткие дни он звонко рассмеялся. Вместе с Шульцем, Орлицким, Стеверсом и рядом других, они, видя, какой отклик встретило создание «клубов мира», создали ряд «КМ» в различных местах обоих полушарий. Идея оказалась жизненной. У них был ряд своих лабораторий, создали даже свой банк. С их мнениями начинали считаться всюду. Пока их работа носила чисто академический характер. Но он был уверен, что если не на этом, то на следующем конгрессе постановят начать практически осуществлять свои задачи…
Мысли Андреева начали скакать с предмета на предмет. «Человеческие страсти, — думал он, — похожи в своих проявлениях и своей необузданностью на эту сумасшедшую реку. Их, как и ее, нужно подвергнуть регуляции. А современное государство?» Он усмехнулся. «Оно так же опасно, как скорпион, и так же беспомощно, как скорпион. В своем неумении найти выход государства заключили себя в круги и мечутся в них, подобно скорпиону, плененному ребенком помощью круга, начерченного вокруг него на песке».
Вдруг рядом с ним раздался пронзительный звон — это стрелка прибора налезла на красную черту. В лагере поднялась тревога. Вода завладела холмом и тихо плескалась у порогов. Резкий голос Андреева властно прозвучал в предрассветном сумраке, покрывая собой отдельные выкрики и шум воды:
— Держитесь вместе! Скоро вода начнет убывать! Женщины и дети вперед! к лодкам! Остальным к лодкам не подходить!
Плача и трясясь от страха, шлепая по воде, женщины, ведя за руку детей, набились в лодки. Когда посадка кончилась, он, видя, что никто не переходит указанную им черту, пошел в свой барак. Отвязав от ножки стола цепи лодок, он направился к выходу. Подходя к дверям, по привычке его взгляд остановился на приборе. Стрелка прибора застыла на красной черте. Не веря своим глазам, он подбежал к аппарату и потряс его — аппарат был исправен. Андреев не двигался, не спуская глаз со стрелки. Стрелка сначала поколебалась, а потом решительно поползла вниз. Снаружи раздался крик женщин и послышались всплески воды. Андреев, вынимая на ходу револьвер, одним прыжком очутился у порога и шагнул по направлению к лодкам. По воздуху из темноты пролетел нож и глубоко вонзился в спину Андреева — между лопаток. Андреев зашатался, но сумел удержаться на ногах. Собрав все свои силы, он крикнул:
— Вода убывает! Освободить лодки!
Звук его голоса прекратил свалку, начавшуюся около них. Андреев прислонился к стенке барака. Перед глазами у него начало все прыгать. Пошла кровь горлом. Силы его оставили, и он упал.
На востоке небо все ярче розовело — начинался рассвет. Желтая река быстро уходила в свое русло, оставляя за собой на гребнях холмов лишь пену.
II
Председатель конгресса «КМ» Феликс Марвен объявил перерыв заседания. Члены конгресса, оставив свои места, перешли к окнам и наполнили балкон. Марвен поспешил присоединиться к группе, занявшей балкон. Окна залы дворца, в котором заседал конгресс, были обращены к городу. В разных точках огромного пространства, занимаемого этой столицей, бушевал пожар. Пожар появился сразу во многих местах. Что было самым странным, царствовала всюду сравнительная тишина. Ниоткуда до слуха конгрессистов не донесся тревожный звук фабричной сирены, ни один паровоз не загудел, призывая тушить пожар, даже не было слышно рева пожарных машин, спешащих на пожар. По улицам столицы в ряде облюбованных ими кварталов шныряли тени, одетые в широкие желтые плащи. Желтый плащ был форменной одеждой безработного в тех краях. Желтый плащ при желтом билете закрывал доступ в общество. Безработные стали кастой, которой не разрешали ни жить, ни умирать. Их положение можно было сравнить с рабами древних империй. Они тупо ждали своего Спартака и, не дождавшись, начали поливать фасады жидкостью и осыпать их облаками пыли, зажигавшей даже камень. Арка, которая была символ победы и состояла из колонн и орнаментов, вспыхнула. Городские машины — танки, употребляемые для поливания улиц, лили сегодня, вместо воды, на мостовые жидкость, воспламенявшую асфальт. Изредка пролетали улицами горящие автомобили, они разбивались с шумом о фасады домов или взрывались. На случайных прохожих, осыпанных порошком или обрызганных жидкостью, загоралась одежда. Многим обитателям домов некуда было бежать, всюду пылал огонь. Нередко из таких домов слышался веселый надорванный смех — пели только что сошедшие с ума. Желтые работали по хорошо разработанному плану, понимая друг друга без слов. Желтым терять было нечего, они хотели своим поступком только доказать, что могут в случае необходимости и сами найти себе работу. Работали они в эту ночь добросовестно. Когда прошли первые минуты растерянности, правительство повело контратаку, напав в первую очередь на жилища желтых. Оно их заняло без сопротивления, истребив немногочисленных сторожей и больных, которых застало там. Сделав их квартал своим опорным пунктом, правительство начало локализировать пожар: на его языке это значило — начало пристреливать каждого желтого, захваченного в оцепленном районе.