Агенты с любопытством и удивлением смотрели на старика.
— Здесь, — не унимался старик, показывая на другое поле, № 308, — видите перерасход электричества и мусора. Записан, как чиновник на телеграфе, ночи очень часто проводит на дежурстве.
— Отсюда мораль, — улыбаясь, закончил за него шеф полиции, — или изобретатель, или… или человек, на которого нужно обратить внимание.
— Правильно изволили заметить, — поддержал шефа старик.
Возвращаясь в комнату Жана, молодой детектив поинтересовался:
— А кто же эту инквизицию поправляет в случае надобности?
— Випекс, Випекс, голубчик, — приветливо проговорил старик.
— Это тот, что в № 273 живет?
— Тот самый, да разболелся он сейчас! Нужно мне будет его навестить.
В его комнате шеф и детективы простились с ним кивком головы и разбрелись по своим местам.
На телефонном регистре выскочил № 273. Жан быстро схватил трубку.
— Добрый день, господин инженер.
— Здравствуйте Жан, — раздался голос Орлицкого. — Я плохо себя чувствую и мне хотелось бы вас видеть.
— Через несколько минут я приду к вам.
Жан задумался. Затем, вынув из ящика стола бумагу, сунул ее в карман. Движением руки подозвал к себе скрывшегося за колоннами детектива и сказал ему, показывая на форменную швейцарскую фуражку, висящую в углу:
— Наденьте ее, сядьте на мое место и смотрите на этот регистр — если выскочит № 213, поговорите с ним. Если другие номера, — не отзывайтесь. У инженера распухла нога, а несколько автоматов в неисправности. Узнаю от него, что нужно сделать. Минут через двадцать-тридцать я вернусь. Тем, кто будет обращаться к вам в течении этого времени, давайте неопределенные ответы, ни да, ни нет.
Сказав это, Жан вошел в лифт. Одна за другой начали мелькать перед глазами площадки — третья, четвертая, — вот еще одна и он приехал — лифт остановился. На двери квартиры № 273 висела огромная медная доска, на которой стояло:
«Главное представительство для федерации заводов Випекс».
Жан, посмотрев на доску, самодовольно усмехнулся. Он сделал шаг вперед и позвонил.
За последние дни Орлицкий много пережил. После срыва мобилизации и уничтожения флагманского судна для него настали тяжелые дни. Он ощущал на каждом шагу, что весь государственный аппарат направлен против него. Эта квартира была его последним убежищем. Войдя сюда в последний раз, он перед домом и в холле увидел несколько незнакомых лиц с пытливыми взорами. Он понял, что если чудом и сможет сам выскочить, то аппараты вынести не сможет. Это было пять дней назад. Пять дней, в которые он каждую минуту ждал стук в дверь или звонок по телефону. Пять дней его аппараты стояли наготове, чтобы уничтожить каждого, кто появится с враждебным намерением на площадке, а одновременно другой аппарат, его любимый, был установлен так, что с ним одновременно был бы сравнен с землей этот гигантский дом из железобетона. Но никто не стучал, никто не звонил. Петлю накинули на шею, но никто затянуть ее не решался, думал Орлицкий. Потом удивляло его, что почту по-прежнему автомат регулярно выкидывал в его ящик два раза в день, съестные припасы приходили три раза в день. С внешней стороны все было нормально. Но происходящее в окнах домов на противоположной стороне улицы ясно говорило ему, что с его окон и балкона не спускают глаз не только люди, но и стволы пулеметов. В отделе происшествий в газетах он каждый день встречал знакомые имена — один покончил самоубийством, с другим несчастный случай, о третьем просто говорила заметка. Так за эти несколько дней ушли из этого мира несколько десятков молодых, полных сил людей. Не стало Седлачека, Ванды, кривого Джека. Каждый раз, находя новые и новые имена в газетах, Орлицкий подходил к своему аппарату, но каждый раз благоразумие одерживало в нем победу. Потом начинал в бешенстве бегать по квартире. Устав, садился в кресло, чтобы через минуту снова вскочить. Каждая заметка была для него мучением, которое усугубляло еще больше сознание собственного бессилия. Иногда ему казалось, что он заживо похоронен, а его ощущения — лишь отголоски жизни, по-прежнему продолжавшейся там где-то за кладбищем, в котором он лежал. Настал пятый день — Орлицкий больше не был в состоянии выдержать. Распахнув ударом ноги дверь, он вышел на балкон. У его ног расстилалась широкая улица, ведшая от площади к пристани. Бросались в глаза флаги на балконах и окнах. Это придавало домам праздничный вид. На площади, которая начиналась справа, копошилось много людей. В середине стоял памятник, окутанный полотнищами, около него сооружали помост. На площади много людей с ведерками и кистями чертили какие-то лилии. Под ним, у подъезда, мелькнула фуражка швейцара, кого-то заботливо усаживавшего в такси. У Орлицкого промелькнула мысль. Ему захотелось во что бы то ни стало дожить до завтра. Быстрым движением он вошел обратно, тщательно прикрыл дверь и задернул на ней гардины.