«Хватились меня», — пронеслось у него в голове.
Звуки голоса, дошедшего до него, в одно мгновение преобразили его лицо. Оно стало заискивающе- любезным, как будто звавший Никлая был рядом с ним. Поборов страх, Никлая сделал шаг вперед. С лица исчезла заискивающая улыбка. Постояв с минуту, как бы советуясь с отблесками манивших его огней, он решился. Огромный скачок… и Никлая стрелою полетел в направлении города.
Мчась, Никлаю показалось, что город залитый светом, побежал ему навстречу. Вот на него налетела главная улица. Замелькали знакомые витрины, фланирующая толпа, запрудившая тротуары. В ушах зазвенели знакомые фразы. Все было по-старому. Только костюмы казались наряднее, а не замечаемые раньше мелочи бросались в глаза.
На душе у Никлая стало радостно. Почувствовав знакомые лица, он ощутил себя старым Никлаем, веселым, энергичным, всегда готовым к авантюре. Вот переулок, в котором расположилась редакция. Угол заставлен столиками с завсегдатаями, сидящими за ними. Те же ищущие взгляды, посылаемые ими каждой женщине. Внутри кафе, за колоннами находилось любимое место Никлая. Там вперемежку коротала время богема столицы, золотая молодежь и милые славные грешницы. Как правило, все милые создания были иностранки.
Это было не для всех, только для круга, в котором вращался Никлая. Радостный удивленный возглас, стереотипный вопрос, как давно не встречались, и строгое лицо смягчалось. Гизела, Мэри или Соня становились приветливыми. Оба входили в роль старых знакомых. Появлялся коктейль. Разговор, не выходя из границ их интересов, непринужденно лился о событиях на подмостках варьете, о скандалах, об удачных ангажементах. Расставались довольные друг другом.
На дне переулка возвышался купол небоскреба, вмещавший в себе редакцию. Из него струились огромные огненные буквы, вписывая в темноту те новости, которые в одном из нижних этажей огромные ротаторы вжимали в бумагу. Огненные буквы, в лихорадочном беге, приходя из неизвестности, нанизываясь друг на друга, создавали слова. Слова объявляли новость. Объявив, они таяли во мраке. На смену им купол слал новые.
Вдруг все исчезло. Не стало огней, города. Никлаю показалось, что у него под ногами расступилась земля. Он упал в ров, преградивший ему дорогу. Вынырнув на поверхность, он попытался выкарабкаться. Его отчаянные попытки не привели ни к чему. Руки скользили по глине. Трава, за которую Никлая судорожно хватался, обрывалась. С каждой попыткой освободиться его туловище все глубже, все прочнее увязало в дно.
Над обрывом послышались шаги. Услышав их, Никлая притаился. Когда голоса подошедших зазвучали у него над головой, он нырнул.
— Быстро обыщите береговые кусты!
— Это излишне, Вальден, — произнес шедший рядом с ним. — Видишь, вот след Никлая!
— Все это так, — ответил Вальден, — но Никлая нигде нет.
Подошедшие люди разделились и пошли влево и вправо вдоль рва. Обшарив все кусты, они вернулись ни с чем. Вальден приказал зажечь свет. Поверхность воды, наполнявшей ров, была спокойна. У самой воды, зацепившись за несколько травок, сумевших прилепиться к отвесу стены, что то белело. Внимательно рассматривая найденный платок, нашли на нем инициалы Никлая. В воду спустили фонари. На дне обрисовался силуэт дерева, полузасосанного илом. Немного дальше у корней что то покачивалось.
— Не он ли? — вырвалось у одного из пришедших.
— Осветите! — порывисто бросил Вальден.
Через минуту никто уже больше не сомневался. В корнях ствола лежал утопленник. Прячась, Никлая в страхе запутался в корнях и утонул. Корни крепко держали свою жертву. Их пришлось отсечь.
— Никлая сдержал случайно свое слово, — сказал Вальден, когда двинулись домой, неся с собою утопленника, — он вернулся.
IV
Дикий ужас, навеянный пернатым хищником, постепенно проходил. По неровному ходу, высеченному в горе, катился маленький серый комочек. Постепенно комочек начал замедлять свой бег. Кругом царствовала могильная тишина. Иногда мышонку чудилось, что слышит удары своих лап о гранит. Нервно подергивая усиками, он остановился. Осмотревшись, ему стало не по себе. Не было слышно привычных шорохов. Запахи кругом были ему незнакомы. Сердце мышонка сжалось от страха. Снаружи на склоне горы, в расщелинах скал, особенно когда пригревало солнце, было легко и просто. — Как я был глуп, — тоскливо подумал он, — что не слушался старших. Разве не предостерегал меня дядя о невидимых врагах, следящих за каждым шагом? Дядя, мудрая, старая, с облезшей шерстью мышь, многое пережил. Сколько раз он повторял: не будь любопытен, избегай открытых мест, бойся теней, вдруг появляющихся неизвестно откуда. Утро было особенно радостно. Восходящее солнце особенно приветливо ласкало сегодня гранитные склоны. Стая мышат, купаясь в солнечных лучах, резвилась, радуясь жизни. Играя, они удалились от расщелины, где ютились их норы.
Сверху на них упала тень. Увлеченные игрой, мышата не обратили на нее внимания. Через мгновение на них камнем упал ястреб. Мышонок, избежав чудом ударов клюва и когтей, юркнул в сторону. Воздух огласился пронзительным предсмертным писком его друзей. Пока они бились в агонии, он вполз под камень. Оттуда, ободрав до крови лапы и мордочку, он втиснулся в дырочку, бывшую чересчур узкой даже для него. По ней он дополз до хода, по которому понесся, как бешеный. Простояв в раздумье некоторое время, мышонок нерешительно побежал вперед. К запаху, исходящему от неровных, сырых стен, присоединился чуть заметный новый запах. Мышонок уловил его. Хищно задрав кверху мордочку, он задергал ею, тщетно пытаясь выяснить характер запаха. Голос внутри его советовал быть осторожным. Колебался мышонок недолго. Он был голоден. Желание есть победило. Быстро, быстро засеменив ножками, мышонок побежал навстречу запаху. Запах то исчезал, то появлялся вновь, щекоча его ноздри. Чем сильнее нарастал запах, тем острее давал о себе знать голод. Мышонок не замечал, что там, где он бежал сейчас, изредка попадались следы людей. Вдруг запах ушел вверх. Мышонок привстал на лапки. Запах вел к небольшому четырехугольному отверстию, высеченному в стене. Прилепившись к стене, в одно мгновение мышонок вполз по ней вверх. На отверстии лежала кучка зерна. Забыв про все на свете, он ринулся к ней и замер. Из глубины отверстия на него властно смотрели два глаза. Глаза приказывали. Мышонок съежился и жалким сереньким комочком пополз к ним. Скатившись со стены вниз, он беспомощно застыл у ног фигуры, сидевшей на корточках внутри каменного мешка. Другого выхода из каменного мешка, кроме отверстия не было. Фигура скорее напоминала мощи, чем человека. Тело, торчавшее из-под полуистлевшей материи, было серо от пыли. Только огромные глаза, смотрящие особенным взглядом, говорили о том, что человек жив. Когда жалким сереньким комочком мышонок упал к ногам фигуры, лицо ее с глубоко запавшими щеками подернулось. Оно растянулось в гримасу, которая должна была, вероятно, означать улыбку. Мышонок перестал интересовать фигуру. Она погрузилась в созерцание. Человек начал освобождаться от влияния телесной оболочки. Человек начал овладевать собою. Его взор сначала смутно, потом все яснее, начал улавливать происходящее вне окружавшей его гранитной толщи. Горы окаймляли долину с небольшим, стоящим в ее центре храмом. В уступах гор ютились кельи ламаитов. Десятка три одетых в сутаны людей работали в разных концах долины. У паперти храма бил родник. Ущельем долина соединялась с другой, большей долиной. В ней мирно пасся скот. За храмом была пристройка. Взор, обежав долину, проник в него. В нем человек, обросший большой бородой, похотливо смотрел на стоящего перед ним подростка. Мальчик съежился, напоминая зверька, неожиданно очутившегося лицом к лицу с врагом. Взор фигуры, безучастно скользнув по ним побежал дальше, на лужайку.
На высоте куполов храма над лужайкой навис огромный черный предмет. Проникнуть внутрь взгляду не удалось. Что-то мешало. Напряжение утомило фигуру. Образы извне стали становиться все расплывчатее. Фигура впала в забытье.