Орлицкий обернулся лицом к столу. Почтительно поклонившись, он произнес:
— Одну минуту, господа, потерпите только одну минуту — не больше.
Сказав это, он снова наклонился к прибору. Люди за столом не шелохнулись. Молчала и Рита в своем углу. Над столом появились клочки прозрачного белесоватого тумана. Медленно они начали соединяться в одно целое, оформливая контур человека. С небольшим аппаратом в руках, подойдя вплотную к столу, Орлицкий следил за происходящим. Так продолжалось несколько минут, показавшихся Рите вечностью. Наконец фигура оформилась.
«Трансформация кончилась», — подумала Рита, когда Орлицкий, вытерев выступивший на лбу пот, поставил аппарат на стол. Фигура, представляющая из себя изможденного аскета, одетого в рубище, была вначале так же безжизненна, как и сидевшие за столом. Орлицкий, взяв в руки аппарат, неутомимо с ним работал. Фигура начала медленно оживать. Ожили глаза, начало двигаться тело. Сначала ей его движения напоминали движения человека, очнувшегося впервые после тяжелой болезни. Вскоре они сделались резкими, самоуверенными. Фигура начала озираться вокруг. На лице ее отразилось удивление.
— Осаки! — произнес Орлицкий. — Вы на «Цероне» среди друзей.
Осаки перевел свой удивленный взгляд на Орлицкого.
— На «Цероне»? — прошептал Осаки.
— Ну да, Осаки. Вот Стеверс, — показал Орлицкий на старика, — вот Билль. Я сейчас вам все объясню, милый Осаки, — закончил Орлицкий, бережно снимая его со стола. При этом Орлицкий обернулся и заметил притаившуюся Риту.
— Зачем вы здесь, Рита? — произнес он с ласковым укором. Рита, вместо ответа, умоляюще взглянула на него. Орлицкий заметил, что Осаки перевел свой взгляд на Риту.
— Как она похожа на мать, Осаки. Вы ее узнали? — спросил он аскета.
Осаки отрицательно покачал головой.
— Неужели вы не узнали Риту? — с укором в голосе проговорил Орлицкий.
На лице Осаки появилось подобие улыбки. Он радостно закивал головой. Рита с любопытством, чуть покраснев, следила за разговором Орлицкого и Осаки.
Осаки оживился. Пристав со стула, старческим хриплым голосом он запел:
Оборвав на полуслове песню, он пошел навстречу девушке со словами:
— Неужели маленькая капризная Рита забыла терпеливого и послушного Осаки?
Слова песни преобразили Риту. Она перенеслась в прошлое на берег лазурного моря. Нежно взяв Риту за руку, Орлицкий усадил ее рядом с Осаки, ставшим сразу общительным и любезным. Дав им поговорить несколько минут, Орлицкий их мягко прервал.
— Выслушайте меня и помогите мне, — сказал он, садясь рядом с ними.
Осаки, сделавшись серьезным, приготовился слушать. Насторожилась и Рита.
— Когда вы в последний раз видели Нелли?
Осаки задумался.
— Я ее видел недавно во сне, — произнес он неуверенным голосом — Это был тяжелый странный сон, — добавил он после короткого раздумья.
— А когда вы видели в последний раз ламаитов?
— Очень давно, — ответил Осаки. — Хотя в последнее время я изредка начал ощущать присутствие людей в моей непосредственной близости. После такого ощущения я погружался в сон. Это был собственно не сон, а скорее кошмар. В нем всегда я был главным действующим лицом.
Напряжение исчерпало Осаки. Голова беспомощно упала на грудь, его руки плетьми повисли вдоль тела. Рита и Орлицкий засуетились около него. Орлицкий влил в рот Осаки жидкость. Когда он ожил, Орлицкий, взяв его ласково за руку, сказал:
— Верьте мне, Осаки, вы больше не увидите дурных снов. Дурные сны, — пояснил он, — навеяли на вас дурные люди. Я знаю, кто они.
На лбу у Осаки появились глубокие складки. Не выпуская из своей руки руку Орлицкого, он внимательно всматривался в сидящих за круглым столом. И Орлицкий, и Рита ощутили, что Осаки начал догадываться. Посмотрев на Риту глазами, полными слез, он сказал:
— Теперь я все понял. Сможете ли вы меня простить, маленькая девочка?
В ответ, заливаясь слезами, Рита обняла Осаки.
— Я все понял теперь, — медленно, с трудом выговаривая слова, повторил Осаки. — Каждый раз, когда я видел кошмар, я совершал убийство. Но кто были они? — с отчаянием в голосе спросил он, — кто заставлял меня это делать?
— Ламаиты, Осаки.
— Ламаиты? Да, только они знали, как можно использовать мое состояние, — сокрушенно сказал он.
— Это все в прошлом, Осаки, забудьте это.
— Забыть? — прошептал Осаки, повернув голову к Рите. — Этого нельзя забыть, — добавил он тихо.
Рита заговорила о прошлом.
Осаки, погрузившись в воспоминания, стал разговорчив. Он начал объяснять Рите причины, побудившие его удалиться сюда. Оживленно беседуя, они забыли про действительность. Короткий сухой треск, донесшийся до них, напомнил им о ней.
Над столом выявлялась фигура старейшины монастыря. Фигура оформилась. Взор старейшины, испуганно скользнув по комнате, задержался на Орлицком.
— Ты их узнаешь? — жестом показав на трупы, сидящие за столом, задал вопрос Орлицкий.
В глазах старейшины отразился испуг. На лице появилась растерянная улыбка. Молча, он отрицательно покачал головой. Орлицкий улыбнулся.
— Как же мог ты убить их, не зная даже, кого ты убиваешь?
— Это не я их убил, — произнес старейшина, пристально взглянув на Осаки. — Брат Осаки может подтвердить вам, что нашим уставом запрещено кого бы то ни было лишать жизни!
— Осаки, не волнуйтесь! Успокойте его, Рита, — приказал властным голосом Орлицкий.
Рита нежно усадила Осаки обратно в кресло. Осаки, покорясь ей, больше не порывался встать.
— Переведите ему, Рита, — фиксируя взглядом старейшину, — произнес Орлицкий, — как же он мог приказывать Осаки убивать, если его устав это ему запрещает?
Старейшина, не дослушав Риту, энергично запротестовал.
— Меня оклеветали перед моим братом, — проговорил он заискивающе. — Мы ушли от людей в поисках личного совершенства. Традиции секты заложены много тысячелетий тому назад. У нас нет связи с внешним миром и никогда ее не было.
— А взрыв помнишь? — перебил его Орлицкий.
Старейшина побледнел.
— А сколько ты должен был получить за нашу смерть? — не унимался Орлицкий.
Старик сокрушенно молчал.
— Говори! — крикнул Орлицкий, топнув ногой. — Говори, кто тебя превратил в палача?
— Джильотти, — чуть слышно прошептал старик. — Он лично прилетал сюда и провел здесь неделю, — подтвердил старейшина.
— Вам теперь ясно? — обратился Орлицкий к Рите и Осаки, следившим с напряженным вниманием за происходящим. — А теперь, — обратился он снова к старейшине, — давай говорить серьезно. Ты отнял от них жизнь, верни ее им старик.
Старейшина молчал, избегая взгляда Орлицкого.
— Я, — продолжал Орлицкий, — моими аппаратами не могу вернуть им жизнь. Посадить тебя в каменный мешок со всеми твоими ламаитами, перебросить вас за тысячи километров отсюда я могу, но вернуть им моими аппаратами жизнь я не в состоянии. Ты это понимаешь, старик! — угрожающе воскликнул Орлицкий.
В ответ старейшина беспомощно развел руками.
— Если не можешь, — саркастически улыбнулся Орлицкий, — научись. В каменных мешках ты и твоя братия будете иметь достаточно времени, чтобы постичь личное совершенство.
На лице старейшины отразился безумный страх.
— Мы не готовы к заточению в каменные мешки. Мы умрем! Нам нужно время. Дайте хоть несколько дней, чтобы подготовить себя, — как в бреду, обращаясь то к Рите, то к Орлицкому, говорил старейшина.
— А им ты дал время, чтобы подготовиться к смерти? — холодно возразил Орлицкий. — Когда, старик, ты достигнешь той степени совершенства, что сможешь воскрешать и воскресишь их, ты будешь свободен. Если не сможешь достигнуть — вини себя.