— Сигнал дайте! — прерывающимся шепотом сказал министр стоявшему рядом с ним.
Мертвую тишину в ту же секунду прорезал пронзительный свист, услышанный даже на площади.
После свиста последовало несколько ужасных секунд гробового молчания, а затем треск. Три громилы, вскочив одним прыжком на площадку, в два молота ударили по дверям. Те лопнули, как ореховая скорлупа. Снизу и сверху в зияющую дыру, из которой виднелся свет, полилась вода, разбивавшая силой своей струи все попадавшееся ей на пути. Затем, сами не зная как, очутились двадцать человек на площадке и с нее полился в квартиру поток пуль.
Министр, спрятав лицо в руки, ждал.
Прошла минута, другая, прошло пять, прошло десять. Заколдованный порог не переступался. Каждому казалось, что если его перейти, неминуемо произойдет что-то ужасное. Но сзади застрекотали пулеметы и пули начали вбиваться в стены над головами толпившихся у порога. Немедленно же задние ряды втолкнули за порог впереди стоящих. Внутри с еще большим ожесточением вспыхнула стрельба, потом замолкла, потом снова вспыхнула, продолжаясь на этот раз добрых пять минут. Это пронизывали пулями маньяка, которого нашли на шкафу.
Обезумев от ужаса, скрючившись, с глазами, вылезшими из орбит, он тихо стонал. Пули рвали на клочки его тело, кровавая пена шла ртом.
Увидев свою жертву перед собою, люди начали приходить в себя. Двадцать человек выпускали в него свои патроны — мстя ему за пережитый страх.
Министр перестал дрожать. В доме все ожило. Всюду загорелись огни. Забегали вниз и вверх по лестницам. Но даже эти люди, привыкшие к таким карательным экспедициям, были изнурены пережитым. Труп унесли, а квартира № 213 наполнилась специалистами, собиравшими по всем комнатам разбитые на мелкие куски таинственные аппараты.
На углу двух улиц стал мощный автомобиль. Штерн взглянул на часы, было два.
«Началось!» — подумал он и вылез наружу.
Улица, в которой он очутился, была плохо мощена и еле освещалась. Вокруг были видны лишь силуэты лачуг, лепившихся друг к другу. Несмотря на убогость, мир, в котором он очутился, был ближе его сердцу, чем небоскребы столицы и стильные виллы, в которых ему довелось жить. Вдалеке виднелись огни столицы, освещавшие звездное небо. Когда он двигался вдоль изгороди, из подворотен, мимо которых он проходил, зло, с надрывом лаяли собаки. В соседней улице запел петух. Спутник Штерна, шедший впереди, остановясь у одной из калиток, произнес:
— Здесь, экселенция.
— Подождите снаружи, я пройду сам.
Сказав это, Штерн вошел во двор. К лачуге, стоявшей в глубине двора, вела грязная дорожка, видимо, сделанная неизвестно когда из кусков кирпича и отбросов. В окне лачуги виднелся тусклый свет. Бормоча проклятия, спотыкаясь на каждом шагу, Штерн благополучно добрался до освещенного окна и заглянул в него.
Керосиновая лампа, висевшая на стене, давала свет. Посередине комнаты за маленьким столом сидела очень старая женщина. Она раскладывала карты и громко сама с собой разговаривала.
— Разрешите к вам, Нана? Это я, Нана, — молящим голосом, приоткрыв окно, просил Штерн.
Старуха, не подняв головы, продолжала раскладывать карты.
Штерн, простояв под окном несколько минут, нерешительно взялся за ручку двери, открыл ее и вошел в комнату.
— Ведь сказала тебе я, чтобы духу твоего вблизи не было; а ты с кровопийцами своими опять приплелся. Недостаточно жертв у тебя? меня ночью мучить пришел! — грозя ему костлявым пальцем, медленно говорила старуха.
— Я не мог спать, Нана, волновался. Это в последний раз я беспокою вас; ну, сжальтесь, Нана!
Он стал на колени перед старухой, стараясь поймать ее костлявую сухую руку, чтобы прижать к губам. Старуха прятала ее от него за спину.
— А над другими ты сжалился? Да! А собственную мать сгноить в тюрьме за свою же подлость не было жалко? Нет? Сказала нет! Значит нет! Не цыганка я, чтоб тебе помощницей быть. Раньше я грешила, читала тебе, думала, образумишься. А ты вот какой! Кровью и меня забрызгал! Уходи, чудовище.
— Нана, только то, что будет сегодня, скажите! Скажете, Нана? Клянусь вам, никого не трону!
— Твоя клятва, изверг! Дай зеркало!
Взяв стоявшее на комоде зеркало, Штерн подал его ей.
— Смотри!
Штерн начал вглядываться.
— Видишь?
Все явственнее Штерн начал видеть комнату — в которую почему то потоками лилась вода, а бывший в ней человек лез на шкаф. Он повернул к нему свое лицо, обросшее волосами, оно было искажено ужасом. Затем комната начала наполняться людьми, каждый из них с остервенением стрелял.
«Поймали Орлицкого», — мелькнуло в голове у Штерна и вслед за этой мыслью к нему вернулась уверенность.
Видение исчезло. В зеркале он видел только себя и старуху.
— Знаешь теперь, что хотел знать?
Штерн, не отвечая, презрительно посмотрел на старуху.
— А вот, как и когда околеешь, ты не знаешь еще? В крови ты прожил и в дыму умрешь, золотце мое! — с безумным огоньком в глазах, хихикая, произнесла старуха.
— Лжешь, старуха! Сегодня, дрянь, ты перешла все границы; ты мне — твоему Богу — кидаешь, старая ведьма, плевки в лицо! В дыму умру? А знаешь ли ты, как сама умрешь?
Быстрым движением он схватил одной рукой Нана за волосы, а другая его рука потянулась к ее горлу. С воплем Штерн бросился прочь от старухи — перед ним сидел живой труп, игриво манивший его пальцем. На полу беспомощно валялся парик. Ее ужасный оголенный череп давил Штерна. В безумную улыбку расплылся ее беззубый рот, а костлявая рука грозила ему.