— Он вышел на них?
— Все намного печальнее. Я тут навел кое-какие уточняющие справки и ужаснулся. Люди Александра методично вырезали значительную часть сети наших конспиративных квартир и явок. Причем очень быстро! В день бралось по два-три десятка квартир. Не знаю, как вы, я не желаю с этим человеком играть в подобные игры.
— Боитесь?
— Да, господа, боюсь. Вы разве не поняли, с чем мы столкнулись? Две недели, господа! Две недели! Он малыми силами разрушил за две недели то, что мы готовили несколько лет. И у меня есть все основания полагать, что Александр еще оглядывался на отца.
— Оглядывался? Куда там! Он творил какое-то жуткое беззаконие! Если его императорское величество узнает о том, что Александр тут вытворял, еще неизвестно, кто кого бояться будет!
— Вы в себе?
— А что?
— Во-первых, императору на руку подавление восстания, то есть никакого наказания не будет. Во-вторых, через некоторое время в Польшу приедет несколько конных экипажей и виновные в подобном демарше вымрут вместе со своими родами. Александр же ясно дал понять, чем нам грозит непослушание.
— Тогда нужно Александра убить!
— Верно. Но как? Это же не Николай. Вы его видели.
— А я и не говорю, что будет просто. Мы повторим тактику, которая дала успех с Николаем, — будем устраивать регулярные покушения в надежде, что одно, по счастливой случайности, достигнет намеченной цели.
— Не боитесь, что его люди смогут выйти на нас?
— Кто не рискует, тот не пьет шампанского! По крайней мере мы попробуем, ибо, пока Александр жив, Польша никогда не обретет независимость.
— Кто не рискует, тот не пьет шампанского, но и не заедает горе луком. Хотя, наверное, вы правы. Нам нужно попробовать избавиться от него. Но меня тревожит характер этого человека. Что-то мне подсказывает, что, ошибись мы один раз, и обретать независимость будет уже некому.
Тысячу верст от Варшавы до Санкт-Петербурга состав преодолел очень быстро. Дело в том, что на каждой станции отправлялась далее телеграмма, а потому заранее освобождались пути для особого поезда. Причем за время следования паровозы меняли четыре раза — и каждый раз они ждали под парами. В общем, железнодорожные служащие старались, как могли, облегчая путь составу. Поэтому он шел стремительно по меркам того времени. То есть, выехав в 9 утра 16 сентября из Варшавы, уже в полдень следующего дня, цесаревич Александр Александрович сошел в Санкт-Петербурге.
Прощаться с братом можно уже было только при закрытой крышке гроба, но даже через нее немного пробивалось напоминание того, что пора бы уже закапывать. Причем попытка бальзамирования оказалась не очень успешной. Она, конечно, сильно помогла в сохранении тела в течение столь длительного времени, но медики объективно с задачей не справились, а потому тело стало портиться. Да и жара стояла сильная. Видимо, по этой причине Александр Николаевич и отправил телеграмму с требованием немедленно прибыть Саше в столицу.
Больше всего из-за Николая переживала, конечно, Мария Александровна, которая ранее в нем души не чаяла. Настолько, что даже немного искоса поглядывала на Сашу, который имел наружность весьма специфическую. Выбритая налысо голова с обветренным лицом и загорелой кожей. Пронзительные голубые прищуренные глаза, плотно сжатые крепкие губы и аккуратный, слегка кривой шрам на левой щеке. А движения крепкого тела — экономные, мягкие, мощные. Он всем своим видом разительно отличался не только от своего брата, но и от абсолютного большинства других аристократов. И хотя Мария Александровна была признательна Саше за то, что он смог так быстро наказать тех, кто погубил ее мальчика, но все равно некое чувство раздражения Александр у нее вызывал. Причем это не скрывалось.
Целую неделю пришлось цесаревичу провести в бесцельной трате времени в Санкт-Петербурге. Да, Александр, конечно, был расстроен гибелью брата, так как она его связывала по рукам и ногам, не давая «чудить», но «пускать слезу» он не умел. У него вообще с эмоциями была беда — сторонние наблюдатели не раз замечали, что они у Саши как будто зажаты в тиски и практически не проявляются. Кто-то считал это потрясающим самоконтролем железного человека, кто-то — обычной бесчувственностью и грубостью. Мария Александровна относилась ко второй группе, из-за чего ее отношения с сыном стали стремительно ухудшаться. Что привело Сашу к необходимости действовать, дабы не получить какой-нибудь неожиданный сюрприз.
— Папа, я хотел бы с тобой поговорить, — Александр заглянул в кабинет, где его отец в тишине и покое занимался чтением прессы. — Я тебя не сильно отвлекаю?