— Господи, прости, мя, грешника, — Ломоносов истово перекрестился.
— Вот и я тогда стал истово верующим, а до того вел себя, словно бесноватый в храмах, — я передал папки профессору. — У Вас в руках сокровище, цены которому сейчас не найти. Ищите людей, давайте им песчинку, что с моего чела, пусть работают, каждый в своем направлении, сами берите любую тему. Ищите элементы и пополняйте таблицу химическую, что начертана на одном из листов, но только лишь на десятую часть. Все называйте своим именем, не обращайте внимание на те наименования, что есть. Меня приписывать к открытиям только по особому уговору. И никому, никогда, Михаил Васильевич, услышьте это — НИКОГДА не говорить о том, что ныне услышали. Иначе Вы умрете, чего я не хочу. А хочу я развития науки, наградить Россию, а уже позже и весь мир новыми изобретениями, что сделают жизнь наших внуков легче.
Наступила тишина. Нет, крики казаков, матерящих погоду, скрип колес и потрескивание осей кареты, как и ржание недовольных лошадей — это было. Но, вопреки всему, царила тишина, сквозь которую, казалось, ощущались химические процессы в гениальном мозге ученого. — Ломоносов думал.
— Сие не правильно, — выдавил он из себя через минут семь «тишины».
— Не правильно было бы эти открытия не сделать, не развить, не поставить русскую науку выше иных. Уже после, самим идти по протоптанной тропе познания, а не падать постоянно с пути в овраги, — образно ответил я, и снова «тишина», которая в этот раз продлилась куда меньше.
— Америка от сюда, с этого ведовства, прости Господи? В сих бумагах причины столь скорого освоения русской Америки? — показал Ломоносов, что обладает, несомненно, гибким умом.
— Вы догадались, — я усмехнулся. — Да, вот только в этих бумагах того нет. Географию я еще готовлю и то более тайное знание, чем иное. Я представлю к Вам трех казаков и одного человека из Военного ведомства. Они помогут сохранить тайность. Эти люди не будут с Вами долго. Изучат окружение Ваше, дом, сладят тайники, да и помогут людей нужных уговорить.
Далее я потерял Ломоносова. Портя зрение при тусклом освещении небольшого оконца в карете, ученый с упоением стал читать то, что я уже более двух лет пытался вспомнить из школьной программы или научно-популярных передач. Там и атомная физика с рисунком электронов и нейтронов, там и ДНК с РБК и хромосомами. Двигатель внутреннего сгорания, принципы трех ступеней ракет — многое и с описанием процессов даже, вероятно, глупостей несведущего человека. Всего вышло исписанных и исчерченных более пятисот страниц. Никогда не подозревал, что знал столько. Порой задумался о чем-то и всплывали то кадры из фильмов, то обрывки фраз, то как в девятом классе делал с сыном математику со всякими там тангенсами и котангенсами. Немало вспомнил из курсов военного училища. Оказывается, меня весьма неплохо учили.
Спрашивал я себя о нужности того, что только что совершил, передав все эти знания Ломоносову, но сразу же гнал сомнения. Так больше нельзя, самому не осилить и десятой части. Ну, не стану же я составлять учебники по алгебре, учитывая, что мои знания не систематические и, по сути, я знаю ее фрагментарно.
Я долго сомневался передавать записи. Только когда понял, что времени нет ни на что, и не смог выбрать способ как-то иначе рассказать о своих «откровениях», решился. Ломоносов представлялся менее подверженным мистицизмом, или религиозным фанатизмом. Я рассчитывал, что, как только ученый высмотрит в записках для себя нечто интересное, ему будет плевать какие такие силы даровали знания, если только в ключе «дайте еще».
Пусть люди и занимаются своим делом, используя мои знания. Сейчас же к Ломоносову будут приставлены филеры, — тоже новшество, но нужное, по мере появления вокруг меня множества людей. Никто к нему не подступится. В любой момент может быть отдана команда на ликвидацию ученого. Очень надеюсь, что такого решения принимать не придется ни-ког-да.
— Я хотел бы попросить у Вас, Ваше императорское Высочество, помощи, — начал было разговор Ломоносов на второй день после моих откровений, когда большой поезд, в составе которого была и моя карета, расположился на ночевку в дне пути от Москвы.
— Вы выглядите испуганным, — сказал я, догадываясь, что именно хотел бы просить ученый.
— Этим бумагам нужна охрана. Я буду брать только частями, пометив себе темы и направления, — сказал Михаил Васильевич.
— Сие верно, — говорил я. — Мне было важно, чтобы Вы прониклись смыслами.