Но никуда бежать, чтобы сообщить о своих подозрениях, Иван Шувалов не собирался. Да и к кому бежать? Глава Тайной канцелярии тут, рядом, если только к Елизавете, но и она без своей свиты враз станет слаба. Вместе с тем, таких уж сильных терзаний фаворит не ощущал, скорее страх.
Иван Иванович был из тех людей, которые в письме к Вольтеру будут описывать ужасы крепостничества, но по приезду в имение, требовать для крестьян от приказчиков наказания, или даже пыток. Между тем, Иван не видел картину своего будущего столь ужасающей, чтобы проникнуться словами кузенов. Во-первых, он стал меньше тратить на себя, или даже не так — Елизавета стала давать еще больше денег. И это сэкономленное серебро Иван рассчитывал отдать новому императору, после смерти государыни, в некотором роде откупиться от гнева [Иван Иванович Шувалов в реальной истории действительно отдал после смерти Елизаветы почти миллион рублей Петру III]. Да и цесаревич явно доволен делами Ивана, с университетом помог, обещал еще поспособствовать открытию новых школ и лицеев. Это Петру Ивановичу нужно беспокоится за свою мошну — вон как присосался к соляным деньгам, да целая Сибирь платит Шувалову выкупные за водку. Александр же просто станет ненужным новому императору, так как работает хуже, чем Шешковский. А цесаревич требует именно что работать, а не наводить ужас, пуская пыль в глаза.
— Если Петра не удастся приручить, то России потребуется еще одна точка силы и это может быть только Павел Петрович, а регентом Екатерина. Если мы ей это дадим, то долго останемся в фаворе, еще больше приобретем, — резюмировал Петр Иванович Шувалов.
Потсдам.
Дворец Сан-Суси.
18 мая 1750 года.
Генрих фон Подевильс официально занимал высокие посты в Пруссии. Был и министром иностранных дел и совмещал ряд военных и гражданских администраций. В иной стране, этот политический деятель мог бы действительно считаться важной фигурой, но не в правительстве короля Фридриха.
Свою деятельность Подевильс начал при отце нынешнего прусского монарха. Парадоксально, но тогда он, не занимая важнейших постов, имел кратно больше возможностей влиять на политику Бранденбургского правящего дома, нежели нынче.
Король все решения принимает исключительно самостоятельно. Политика Фридриха явно шла в разрез устремлениям Генриха фон Подевильса, но прусский монарх не гнал от себя старину Генриха, напротив, часто стремился самоутверждаться за счет критики, направленной на мысли и действия опытного политика. Этот самый политик задавал вопросы и себе и прямо спрашивал монарха — зачем он нужен, если король не слушает своего министра? Король улыбался и похлопывал по плечам своего подданного, ничего не объясняя.
Однако, Подевильс все же смог ответить на важный для себя вопрос — зачем он нужен королю, когда ему была поручена ответственная миссия. Генрих должен был найти юридическое обоснование захвата Пруссией Силезии и участвовать в рутинных и часто изнуряющих мирных переговорах. Король не любил сложности в дипломатии, он жаждал принимать быстрые и судьбоносные решения, а уже как там будет выглядеть справедливость или дипломатический этикет и правила — дело десятое. Генрих фон Подевильс умел волшебным образом найти юридическое обоснование любым завоевательным устремлением своего монарха, делая рутинную, чаще бумажную работу, постоянно пребывая в тени своего короля [на самом деле Фридрих тщательно подходил к делу юридического и исторического обоснования своих завоеваний].
При этом министр был смел и даже иногда дерзок с монархом, всегда высказывал свое мнение, даже под страхом быть высмеянным и королем и его окружением. Может Фридрих потому еще и держал при себе Генриха фон Подевильса, что тот всегда говорит правду и не страшится спорить с Великим. Казалось, что министр уже навлек на себя гнев монарха, но Фридрих вновь и вновь приглашал к себе Подевильса.
— Генрих, Вы застали меня в прекрасном расположении духа, — за обедом, на который был приглашен министр, Фридрих первым завел разговор, обращаясь то к Подевильсу, то к еще троим приглашенным к столу генералам. — Господа, господин Вольтер вновь приедет ко мне. Уже в июне я продолжу общение с этим французом. У меня как раз накопилось немало текстов, требующих правки истинного писателя [Вольтер почти всегда занимался редактурой «творчества писателя-короля»].
— Это замечательная новость, мой король, — словно от одного человека прозвучала фраза, сказанная в унисон тремя генералами.