Насколько же не вовремя эти гяуры русси развязали войну. Да, именно они, развязали. Ну, собирались в набег крымчаки, разве ранее не ходили? Это русские развязали бойню. Можно было принять войну, как случайность, если бы не подготовленность московитов. Русские были готовы и поймали его, Махмуда, на перевооружении.
Победы, что одержаны северным агрессором, в турецком обществе как раз-таки были объяснены негативным влиянием французской выучки и перевооружения. Нужно найти виноватого и на эту роль султан определил французов, ну не себя же обвинять. На улицах городов империи бытовало мнение, что раньше- то наши предки били гяуров, много рабов брали. Хватало ногаев и крымчаков для того, чтобы держать в напряжении русских и не давать им разрабатывать плодородные земли Дикого поля. А только одно упоминание янычар могло обернуть противника вспять.
— Что думаешь, Селим? — спросил султан своего советника.
Многомудрый, уже сплошь седой воспитатель султана, молчал. Он никогда не давал опрометчивых советов и всегда, даже, когда был полностью уверен в выводах, прокручивал свой ответ в голове, прежде чем вещать.
— Долго в этот раз думаешь, — Махмуд начал терять терпение, за последние два года султан становился все более вспыльчивым и раздражительным.
Пока это не влияло на принятие решений, но как сложится дальше, было непонятным, слишком много Махмуд стал проявлять эмоций.
— То, что я скажу, необходимо сделать, но сделав это, ты на годы станешь тем, кто не смог соответствовать славе своих предков, — начал вещать Селим. — С русскими нужно замириться и как можно быстрее.
— Я это и сам понимаю, но для того, чтобы вести переговоры, нужны победы. Я не могу отдать столько земель, — султан встал, заложил руки за спину и начал вышагивать по комнате, заставляя старика ворочать в след правителя голову.
— Русские пойдут на соглашение по Дунаю, они уже и так откусили больше, чем могут прожевать. Это соглашение вызовет протесты у янычар, поэтому предлагаю именно их, в купе с французами, сделать виновными в поражениях, — вещал советник.
— Ты считаешь, что эти поражения неизбежны? — жестко спросил правитель, остановившись спиной к Селиму.
— Да, господин, Россия сейчас сильна, как никогда ранее, крепости у них в руках, армия численно не многим уступает нашей. Организационно же костяк русских войск весьма силен. Обнародуй воззвание к янычарам, назови их «спасителями и воинами Аллаха», пообещай после победы новые почести и привилегии, но, а за поражение… — воспитатель султана развел руки.
— Поражение будет их, а победу я возьму себе! Ну а после я смогу уже спокойно создавать новую армию, не страшась ятаганов янычар, — Махмуд улыбнулся.
Это был, пожалуй, единственный вариант, как выиграть при поражении. Пусть янычары погибнут в боях, или же их имя и воинское искусство будет предано остракизму. Ну, а победят — и такой вариант вполне сносен. Все равно побеждает султан. И почему вполне и не сложные решения приходят в голову Селиму, но очень редко его, великого султана и первого пресвященного правителя Османской империи, посещают столь простые, но действенные решения. Война выкосит янычар, как и ослабит мусульманское духовенство, некому будет выходить на улицы Стамбула и кричать о смене султана.
— Я отзову Сейида Абдуллу — он хороший визирь, ну или один из немногих, кто может стать таковым. Порту и так лихорадит от частой смены визирей, нужна стабильность и работа. Пусть с Кавказа вернется Хекимоглу Али Паша и возглавит войско в Молдавии и Валахии, — принял решение султан.
Селим сморщился, ему не по нраву были такие решения, старик еще помнил себя идеалистом, когда честь и справедливость ставились прежде циничных, но верных решений. Но советник будет жить, только пока будет у власти его воспитанник, потому и интриговал. Это понимание не давало шансов на проявление эмоций воспитателя. Да и дом младшему сыну Селим еще не достроил, много денег уходит и на гарем, так что — пусть проигрывает Хекимоглу, а с его смертью воспрянет спящая империя Османа.
Западные границы земель войска Запорожского.
13:23, 18 июня 1750 года.
Ежи Нарбут величественно восседал на своем скакуне. Еще полгода назад такой конь был пределом мечтаний у молодого шляхтича Гродненского повета. Сейчас же конфедерат Ежи Нарбут чувствовал себя сарматом, более чем достойным своих героических предков.
Вместе с тем, Ежи был зол на весь мир. Парень, живший в плену рыцарских иллюзий, мнил себя бесстрашным рыцарем короля Владислава Ягеллона на Грюдвальском поле, уничтожающим ненавистных тевтонов. Представлял себя Ежи и крылатым гусаром, влетающим на грозном коне в Полоцк в составе легендарного воинства Стефана Батория. Отец много рассказывал своему второму сыну о подвигах предков, с тем Ежи и жил, часто отрицая реальность, пребывая в грезах.