Ораниенбаум.
25 февраля 1750 года.
27 февраля 1750 года мы с Екатериной решили дать бал. В коридорах дворцов и домов аристократии «Молодой двор» обвиняли в том, что организовывается мало мероприятий. Уже начинали говорить о том, что я скупердяй и жмот, купаюсь в деньгах, а не думаю о развлечениях для двора. Вот и пришла идея праздника. Тем более, что уже скоро светская жизнь в Петербурге замрет, по крайней мере, в публичной плоскости — Великий пост на дворе.
Но вот так просто убить время я не хотел. Появилось юношеская шальная мысль эпатировать общество. Еще ранее я вспомнил мотивы трех вальсов, помня только, что одно из произведений принадлежит Штраусу толи отцу, толи сыну, о двух других не знал даже и этого. Ну, так и не у кого тогда просить мысленного прощения, за то, что я «сочинил». Давно уже не было музыкальных творений от «гения Просвещения» — наследника российского престола.
Но мало было музыки вальсов, я еще пожелал показать сам танец. И тут я пожалел, что начал воплощать идеи в жизнь. Екатерина, любящая танцевать, уцепилась за новшество с большим энтузиазмом и даже сперва говорила о том, что ей нравится, но изменила свое мнение, как только посмотрела на еще две пары, что репетировали с нами. Теперь моя жена стала противником вальса, бурчала, словно склочная жена, или не «словно», а такая уже и есть на самом деле, о непристойности, но разучивать танец не перестала. Ее стремление выучить новый, как ей казалось, пошлый, танец, держалось на желании шокировать общество. Не вышло из нас озорство юности.
— Петр Федорович, а насколько должно быть открытым платье, чтобы успешно танцевать? — спросила Екатерина.
Я уже хотел что-то сказать, несмотря на то, что и сам мало представлял, как при такой моде сделать возможным платье для вальса, как в зал прямо ворвался Степан Иванович Шешковский.
— Государь-цесаревич! — задыхаясь, видимо бежал, обратился ко мне начальник безопасности, приписанный к Военной коллегии.
— Господа, сударыни, прошу прощения, — сказал я, поцеловал ручку своей озадаченной жены и направился в кабинет.
— Из Англии прибыл некий господин и сразу же направился к английскому послу Мельхиору Гай Диккенсу, — начал докладывать Шешковский, как только закрылась дверь в кабинет.
— Степан Иванович, по вашей озадаченности могу предположить, что этот господин, что встретился с послом, сам король Георг II, иначе, откуда столько волнения? — спросил я спокойным тоном, но эмоциональность Шешковского передавалась и мне.
— Я понимаю, государь-цесаревич, — начал было безопасник, но я осуждающе посмотрел на него, что означало говорить без чинов. — Простите, Петр Федорович, но этот господин первым вопросом спросил у посла о покушении на Вас. Прибыл чуть ли не тайком, спрашивает о покушении, посол его принимает благосклонно. Были и иные противоречия. Мои люди не все записали, но понятно, что спрашивал сей господин о Вас, какие у Вас мануфактуры, что знает посол об Экспедиции. Интересовался, насколько Вы благоволите к Просвещению.
Я не перебивал. Судорожно думал. Что-то кольнуло в сердце. Я боялся присутствия в этом времени иных попаданцев, может потому, что подобной конкуренции никак не хотел, мне хватало и тех сложностей, что имею. Может сей персонаж и не попаданец, да, скорее всего, и во мне взыграла паранойя. Кто? Некий шпион? Английский? Тогда он, наверняка, уже бы знал обо мне немало и не задавал вопросов, ответы на которые мог бы дать каждый второй дворянин Петербурга. Наймит-убийца? Спрашивал же о покушении! Тогда вряд ли стали светить посла, который прекрасно осознает, что только разговоры на эти темы уже предмет следствия для Тайной канцелярии.
— Взять под наблюдение сего господина. Слушать все, что скажет, но не попасться ему на глаза, пока не брать, не чинить неудобств. Пошли в Ропшу за Кондратием, пущай возьмёт кого из казаков и тихо, без шума, когда хоть что еще прояснится, взять того господина и привести ко мне. Или справитесь сами, без казаков? — спросил я, сомневаясь в правильности захвата.
Нужно знать с кем приехал, кто его охраняет, имеется ли вовсе та охрана, что вообще за персонаж, с кем встречался, что ел, пил, был ли с женщиной. Вот посмотрят за ним немного и пусть хватают.
— Козаки нужны, — деловито, уже с настроем на сложную работу, ответил Шешковский.
— Вот за это, в том числе, я и ценю Вас, Степан Иванович, что распределяете свои силы правильно. И, вот что… — я задумался, но мысль пришла, как мне казалось, удачная. — Отошлите этому господину мое приглашение на прием в Ораниенбаум. Смотрите за тем, что делать станет, как поведет себя. Но, не упустите, надумает бежать, берите со всей силой, нежалеючи. Мне же нужно узнать, с кем он встречался, подключайте свои связи, но аккуратно… Если, вдруг, этот господин, исчезнет, сие печальное событие не должно бросить на меня тень.